Дмитрий Черных. Н.М. Карамзин как русский европеец (о происхождении "норманнской теории")

Предметом же настоящей публикации является вопрос: «откуда есть пошел» НОРМАНИЗМ. И главным образом - зачем? И что нам теперь с этим делать.

В 1816 году, через год после победоносного окончания войны с Францией, Николай Михайлович Карамзин выпустил в свет первые тома своей «Истории государства Российского».

Это была - бомба! «Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка - Коломбом.» [Пушкин]

Здесь необходимо сказать, что к новому для него делу написания отечественной истории Карамзин (назначенный официальным историографом) подошел с образцовой добросовестностью. Он изучил труды предшественников - прежде всего академиков Байера, Миллера и Шлёцера (о них ниже). Он, тратя на книги чуть ли не последние деньги, собрал обширную библиотеку рукописей; некоторые оказалась новыми, ранее неизвестными списками, которые именно он, таким образом, ввел в научный оборот. А когда взялся за собственно писательский труд - «постригся в историю», по собственному выражению, - затворился на годы в имении друга, дабы не отвлекаться на светскую жизнь.

И вот такой замечательный - без преувеличения! - человек положил в основание русской истории - ложь. Приняв - вопреки имеющимся у него сведениям - мифическую «норманнскую теорию». Почему он это сделал - я и хочу попытаться выяснить. Но сначала - о самом этом мифе.

Почему это миф?

Норманнская теория являет собой замечательный пример исторического мифа, который не подтверждается ни одним источником (а основным источником прямо отвергается), противоречит данным культурологии, лингвистики, антропологии и т.д. - и, тем не менее, продолжает не просто существовать, но господствовать в науке и в общественном сознании. Именно этот миф (в качестве «научного факта», разумеется) все еще изучается в школе и в ВУЗах. Так что людям, знакомым с историей в объеме школьной программы, приходится для начала объяснять, что это есть миф, а не научный факт. С этого и начнем.

Суть норманнской теории, как известно, состоит в том, что уставшие от собственного бескультурья, отсталости и раздоров восточнославянские варвары приблизительно в 862 году пригласили на царство из Скандинавии конунга Рюрика с родом и дружиной викингов (на Руси почему-то именуемых варягами). И те, принеся с собой высокую европейскую культуру, в короткий исторический срок создали на варварской окраине просвещенной Европы великое государство.

Почему это есть миф? Разберем по пунктам.

Государственность. Чтобы принести с собой какую-нибудь культуру, надо, как минимум, ее иметь. Чтобы построить государство в стране, народ которой не имеет опыта государственного строительства - нужно этот опыт принести с собой. То есть прийти из страны, где государство уже есть. Поэтому, кстати, в правители если кого и приглашают, то не авантюристов с мечами, а правителей же (при личной унии), или детей правителей - воспитанных как будущие правители и знающих устройство государства и технологии управления.

Итак, где-то в середине IX века году к восточным славянам пришла некая русь и устроила государство, которого прежде у них не было. Допустим. Нам заявляют: эта русь была скандинавами Т.е. шведами, или норвежцами, или, на худой конец, датчанами. Вопрос: а как у самих скандинавов в то время обстояло дело с государственностью? Ответ: а никак.

Первый не легендарный шведский король - Эрик VI Победоносный - правил с 980 года: к тому времени Киевская Русь существовала уже век с лишним.

Первый норвежский король - Харальд Прекрасноволосый - правил с 870 года: то есть норвежская государственность формировалась одновременно с русской.

Если же к скандинавам отнести и датчан - то первый датский король - Кнуд Хардекнуд - правил где-то с 917 года.

То есть неоткуда было скандинавским викингам в середине 9 века набраться опыта государственного строительства. По «уровню культурности и цивилизованности» (что бы это не значило) они в то время ничем не отличались от восточных славян. У них был тинг - этакое нерегулярное собрание глав родов. Вот если бы русь устроила у нас тинг - тогда да, тогда эта русь была бы скандинавской.

Источники. Основной отечественный источник - Повесть временных лет (ПВЛ) - прямо заявляет, что приглашенные варяги не были скандинавами. Цитирую:

«Идоша за море к варягом, к руси. Сице бо звахуть ты варягы русь, яко се друзии зовутся свее, друзии же урмани, аньгляне, инеи и готе, тако и си[1]

«Свее» - это шведы, «урмани» - норвежцы, «готе» - готландцы (жители острова Готланд). Здесь явно перечислены «морские» народы обеих побережий Балтийского моря. Но зияют своим отсутствием датчане, зато есть «аньгляне» - хотя англы к тому времени давно уже перебрались в Англию. В чем дело?

Дело в том, что европейская национальная идентификация (как тогда, так и сегодня) - не этническая, а политическая. Русскими именуются все граждане России, а не только этнические русские (а во времена СССР русскими именовались все граждане СССР). Применительно к догосударственным образованиям этническая и политическая идентификации совпадают, ибо политической властью на территории племени является вождь этого племени. Отсюда возникает обманчивое впечатление этнической идентификации. Но в границах государства нередко живут несколько этносов - а называются все подданные по имени правящего этноса. Тут и обнаруживается, что идентификация - политическая.

В то время, когда писался этот фрагмент ПВЛ (т.е. в начале XI века, а не в середине IX века, когда происходило «призвание варягов») - государства на Балтике уже были. А Дания и Англия как раз в этот период были объединены под властью английского короля - и потому датчане стали английскими подданными, т.е. «англянами». Сам король, кстати, был датчанином - но королем Англии он стал раньше, чем королем Дании. И потому, несмотря на его этническое происхождение, именно датчане стали именоваться «англянами», а не наоборот.

То есть согласно ПВЛ скандинавы - тоже варяги, но другие, не русь. Или, если хотите, русь - варяги, но другие, не скандинавы.

А скандинавские источники? - Молчат. «Саги, скальдическая поэзия, рунические надписи - словом, весь народный скандинавский эпос не знает ни Рюрика, ни руси. Равным образом - ни Олега, ни Игоря. Ни Аскольда с Диром. Ни Святослава»[2].

Лингвистика. Когда иноязычные приходят править страной - они в конечном счете ассимилируются и говорят уже на местном языке. Но от эпохи ассимиляции в местном языке остается иноязычный слой, который можно различить вплоть до сегодня.

Хрестоматийный пример: в 1066г. нормандский герцог Вильгельм завоевал Англию, и его франкоговорящие «норманны» стали там править. Лингвистический результат: «...нормандское завоевание Англии привело к созданию романского лексического пласта, к изменениям в фонетической системе языка и некоторым инновациям в морфологии» (это я филологов цитирую).

Уточню: речь не об именах собственных, которые могут заимствоваться народами друг у друга по разным причинам, и сами по себе, без сопоставления с другими источниками, ничего о происхождении их носителей не говорят. Речь об обычных существительных, глаголах и т.д. Всякий учивший английский знает, сколь много там слов, про которые сложена поговорка: написано Ливерпуль, а читается Манчестер - вот это тот самый «романский пласт» и есть.

Возвращаемся к теме: и как же повлияло «призвание скандинавских варягов» на древнерусский язык? Цитирую тех же филологов:

«Следы языковых связей обнаруживаются лишь в лексике - наиболее подвижной части языка. В древнерусском языке, по подсчетам К. Торнквист, к числу бесспорных заимствований [из древнешведского] можно отнести около 30 слов, исключая ономастику (до нее их насчитывали до 120); из них лишь около 10 попали в древнерусский до XIV в. (Thornqvist С. Studien fiber die nordischen Lehnw6rter im Russischen. Uppsala; Stockholm, 1948). В древнешведском насчитывается 12 слов древнерусского происхождения или тюркских, попавших через древнерусское посредство»[3].

Вывод: никак не повлияло. Значит, никакие «скандинавские варяги» Русью не правили, а имели место нормальные торговые и военные контакты. К тому же ПВЛ прямо утверждает: «А словенескъ языкъ и рускый одинъ».

Антропология. Тут тоже необходимо пояснение.

Европейские язычники своих покойников сжигали. Только с принятием христианства их стали хоронить, не сжигая, и только с этого времени у антропологов есть возможность по костям скелета определять антропологический тип. Но христианство на Руси - это святой равноапостольный князь Владимир, сын Святослава, внук Игоря и «правнук скандинавского варяга Рюрика». За 4 поколения скандинавская примесь не могла исчезнуть совсем.

Итак, цитирую авторитетнейшего антрополога:

«пребывание норманнов на территории Северо-Западной Руси не оставило сколько-нибудь заметного следа в ее населении», «население Приладожья... относится к славянам и финнам», в населении Киева «никаких германских черт не обнаруживается»[4], - и так далее.

Объясню, почему германцы: скандинавы относятся к германской малой расе.

Вывод: по данным антропологии, никаких скандинавских дружин на Руси в IX веке не было. Отдельные скандинавы могли быть, но на антропологическую статистику они, понятно, не влияли.

Культурология. Здесь ограничусь одним фактом, давно и твердо установленным: русь поклонялась Перуну и Велесу, а скандинавы, как известно - Одину и его команде. Этого уже достаточно, чтобы сделать вывод: религии у руси и скандинавов были разные. А значит, это - разные народы: языческая религия однозначно связана с этносом.

Достаточно. Выводы лингвистики, антропологии, культурологи - каждый в отдельности - носят абсолютный характер. И если бы даже где-то в источнике было прямо сказано, что варяги по имени русь суть скандинавы - задачей исторической науки было бы объяснить, почему в источнике так говорится, хотя на самом деле это не так.

Но почему же именно миф? Ведь это сегодня мы располагаем достаточным объемом данных для однозначно отрицательного решения вопроса о норманнской теории. Историки XVIII-XIX веков таким объемом данных не располагали. Так, может, не миф, а просто нормальная в науке ошибка интерпретации недостаточного объема данных?

Обратимся к истории рождения норманнской теории.

Как создавался миф

Идея, что русь - это скандинавы, родилась где-то около 1730 года в голове немца Готлиба Зигфрида Байера - академика Российской академии наук, незадолго перед тем учрежденной во исполнение решения Петра I.

В то время археологии еще почти не было, а антропология если и была - то без археологии ничего не могла сказать об антропологическом типе древних киевлян. Лингвистики тоже еще не было - была филология, и на таком уровне, что тот же Байер мог себе позволить, например, производить название Москвы от мужского монастыря. Была - классическая историография, т.е. работа с письменными источниками.

Байер свободно владел классическими языками, и собрал все, что мог, из позднеантичных и западноевропейских источников о руси и варягах - в этом состоит его несомненная научная заслуга. Именно он, в частности, ввел в научный оборот сообщение из так называемых Бертинских анналов (хроник), ставшее с тех пор знаменитым. Там идет речь о послах некоего «кагана росов» в Константинополь, причем эти послы на поверку оказываются шведами - этот факт Байер счел едва ли не основным подтверждением своей теории.

Вот только «упустил из виду» немецкий историк, что это сообщение никак не проясняет историю Киевской Руси. Дело даже не в том, что послы эти прибыли в Константинополь в 838 году - т.е. за 24 года до летописной даты призвания Рюрика: хронология ПВЛ весьма неточна. Дело в том, что каганами киевские князья стали именоваться лишь после того, как Святослав («внук Рюрика») разбил Хазарский каганат - по праву победителей. А это уже не IX, а X век. И значит, в Бертинских анналах упоминаются послы другого кагана других росов.

Отсюда, между прочим, следует, что существовала по крайней мере еще одна Русь - да такая, правитель которой именовал себя каганом. А отсюда следует уже методологический вывод: всякое сообщение источников о росах-русах-руси надлежит проверять на предмет того, к какой именно Руси оно относится.

О научной добросовестности Байера свидетельствует тот факт, что русских летописей он не читал вовсе. Равно как польских, чешских, моравских, болгарских и сербских. Потому что славянских языков не знал. Прожив в России до смерти, он так и не стал говорить по-русски: для общения ему хватало немецкого, а свои труды он публиковал в «Комментариях» Академии наук, издававшихся на латыни (где вел исторический раздел). Поэтому с ПВЛ Байер познакомился по краткому переводу на немецкий, сделанному его коллегой. И что он узнал (и что не узнал) из такого источника - уже вряд ли можно выяснить.

Байер вполне мог ограничиться публикацией собранных им западных источников по начальному периоду русской истории, и продолжать это полезное дело по всем остальным периодам. Тем не менее, он счел нужным авторитетно высказаться по вопросу, к разрешению которого (как было очевидно ему самому) не был в достаточной мере подготовлен. Мировоззренческие мотивы такой странной методологии помогает уяснить крупнейший британский историк XX века Арнольд Тойнби. Вот как он характеризует Западную цивилизацию (которой сам и дал имя Запад):

«... мы не осознаем присутствия в мире других равноценных нам обществ и рассматриваем свое общество тождественным «цивилизованному» человечеству. Народы, живущие вне нашего общества, для нас просто «туземцы». Мы относимся к ним терпимо, самонадеянно присваивая себе монопольное право представлять цивилизованный мир, где бы мы ни оказались»[5].

Немец Байер представлял в России «цивилизованное» человечество, и ему априори было ясно, что любые культурные и цивилизационные влияния могут идти лишь из Европы (и, понятно, именно из германской ее части). Копаться в местных источниках для подтверждения этого очевидного факта было не так уж и обязательно.

Тем более что окружающая его действительность наглядно его подтверждала. В то время вся Российская академия состояла из немцев: этот период в нашей истории печально известен под названием «бироновщина». И не только Академия. Оглядевшись вокруг, герр Байер видел Петербург, наполненный деловитыми немцами, приехавшими по приглашению властей в очередной раз вытаскивать Русь из болота варварства и приобщать ее к сияющим вершинам европейской цивилизации. Потому Байер и мог себе позволить жить в России, не зная русского языка. Почему он должен был думать, что в IX веке было не так?

После Байера норманнскую теорию развивал Герард Фридрих Миллер. В отличие от Байера, Миллер специально изучил русский и церковнославянский языки, чтобы работать с русскими и древнерусскими источниками. Это дало ему возможность хорошо поработать в сибирской экспедиции, где он набрал материалов по истории Сибири на 30 томов (что характеризует его как профессионального историка). Его вклад в норманнскую теорию состоит в открытии слова ruotsi.

Если Байера интересовало главным образом непонятное слово «варяг» (которое он производил от «вор», т.е. разбойник - оговариваясь, что разбой в те времена не был бесчестным делом), то Миллера - слово «русь». И в самом деле, ясно же, что варяги - скандинавы. Тогда почему они - русь? После долгих размышлений Миллер произвел этот этноним от финского ruotsi. На том основании, что финны-де именно так именовали шведов (которым-де платили дань), славяне-де узнали это название от финнов и переделали в «русь» - так и назвали тех шведских викингов, коих пригласили в князи.

За это ruotsi Миллер получил по заслугам от русской академической общественности - к тому времени была уже и такая, во главе с Ломоносовым. Потому что не важно, как называли пришлых «варягов» славяне или финны - важно, как те сами себя называли.

Как народ сам себя называет, и как его называют другие народы - вещи разные. Мы называем немцев - «немцами». Римляне назвали их - «германцами», и это слово в английском языке превратилось в «джемен». Французы называют их же - «алеманами», а итальянцы - «тедеско». А сами немцы именуют себя - «дойчами».

А различать самоназвание и другие названия народа надо вот почему:

Я уже упоминал, что европейская национальная идентификация является политической. Если один народ правит другим, то все население государства (и часто само государство) называется по самоназванию правящего народа. Тот же пример из ПВЛ: датчане назывались англянами, потому что в то время ими правил английский король - то есть правящим народом формально были англичане. А когда уния распалась - снова стали датчанами.

Так вот, сами «варяги» называли себя - русью. Этот факт зафиксирован в международных документах. В договорах Олега и Игоря с Византией сказано: «мы от рода русского». «Мы» - это княжеские послы (далее в договорах перечисляются их имена), т.е. те самые «варяги», которые «пришли с Рюриком», или их ближайшие потомки. То есть русь - это самоназвание. Потому и созданное ими государство они назвали по своему племенному имени: Русь. А входящие в это государство славянские и финские племена стали (на основании той самой политической идентификации) именоваться русскими людьми - т.е. подданными русов.

Так что Миллеровские рассуждения о ruotsi просто уводят в сторону. Причем сознательно.

Если измышления Байера еще можно в принципе списать на его личную неосведомленность - то Миллер проштудировал все найденные к тому времени списки ПВЛ. Стало быть, знал и о том, что русь - самоназвание, и о том, что русские послы в тех же договорах клялись Перуном и Велесом, а вовсе не Одином и Тором, и о том, что язык у них был славянский. То есть, никакими скандинавами русы не были.

Эти сведения источника надо было опровергнуть - но серьезно опровергнуть их было нечем. Потому и изобрел Миллер «ход в сторону». Надо сказать, эффективный: с тех пор и до настоящего времени приходится эту нелепость опровергать.

А зачем надо уводить в сторону - исчерпывающе объяснил следующий русский академик немецкого происхождения: Август Людвиг Шлёцер (это уже конец XVIII века).

Свою деятельность в России Шлёцер начал с изучения церковнославянского языка, освоив который, принялся искать его германские корни. Логично: если русь имеет германское происхождение, то и язык ее должен иметь германское происхождение.

Искомые корни успешно находились: слово дева, например, выводилось из dieb (вор) или tiffe (сука). Вариативность демонстрировала научную добросовестность: дескать, имеющиеся данные не позволяют однозначно определить этимологию. Ту же научную добросовестность демонстрировало произведение некоторых славянских слов из славянских же. Например, боярина Шлёцер производил из барана - в смысле дурака, а не животного.

Но в историю Шлёцер вошел не этим достижением. Шлёцер привез в Россию неизвестный еще здесь, недавно разработанный метод критики источников, действительно составивший эпоху в источниковедении. При должной скрупулезности и добросовестности этот метод позволял значительно сузить поле субъективных оценок при интерпретации данных источника. Благодаря этому Шлёцер на долгое время стал в России едва ли не самым почитаемым ученым-историком. Так, даже через полвека Д.И. Иловайский - ярый антинорманист - относился к Шлёцеру с предельным пиететом.

Этим своим авторитетом Шлёцер и подкрепил норманнскую теорию. Непосредственно же в развитие самой теории он вложил всего две мысли - ничем, кроме его личного авторитета, не подкрепленные.

Во-первых, по мнению Шлёцера, важнейшим источником по началу истории Руси является Повесть временных лет. Все остальные источники - и славянские, и зарубежные, даже западноевропейские - по сравнению с ПВЛ ничтожны. Поэтому и свой основной труд по русской истории Шлёцер назвал «Нестор» - по имени (как тогда считалось) автора ПВЛ. Методологически эта позиция, конечно, несостоятельна, зато выгода очевидна: сразу отсекаются все источники, не согласующиеся с ПВЛ.

Во-вторых, важнейшим сведением, какое историк может извлечь из ПВЛ, является вот это: «...живяху зверьскымъ образомъ, живуще скотьскы: и убиваху другъ друга, ядуще все нечисто, и браченья в нихъ не быша...». Думаю, для этого и понадобилось объявлять ПВЛ важнейшим источником.

Конечно, профессор-протестант, не знакомый с патристикой, не разглядел в этой фразе стандартную инвективу христианского монаха против язычества. Но дело не только в этом. Киевский автор этого фрагмента ПВЛ говорил это о древлянах и других славянских племенах, противопоставляя их таким же язычникам полянам: «Поляне бо своихъ отець обычай имяху тихъ и кротокъ». Шлёцер же не только принял это оценочное суждение за факт, но и распространил его на всех славян вообще, включая и полян.

И сделал он это затем, чтобы обосновать свой главный императивный вывод: «Дикие, грубые, разсеянные славяне начали делаться общественными людьми только благодаря посредству германцев, которым назначено было судьбою разсеять в северо-западном и северо-восточном мирах первые семена цивилизации»[6].

То есть: цивилизацию варварам несут именно и только германцы, потому что им это назначено судьбой.

Конечно, лучше всего было бы «привлечь» к просвещению восточных славян непосредственно немцев: у них и государственность к тому времени насчитывала не один век, и письменность была, и действительно они цивилизовали ( т.е. онемечили) чуть не всю варварскую Европу, до которой римляне добраться не успели. Но вот проблема: немцы к тому времени уже были христианами, причем латинского обряда. А Русь была языческой, а потом почему-то приняла греческий обряд и кириллическую письменность. Об этой исторической несуразице приходилось лишь горько сожалеть - ни опровергнуть, ни замолчать ее было решительно невозможно. Вот и пришлось в данном случае поручить «разсеивание первых семян цивилизации» самым северным германцам - скандинавам, до которых христианство к тому времени еще не добралось.

Этот краткий обзор показывает, что речь идет не о добросовестной ошибке, а о сознательной тенденциозности. Создавался именно миф, а не теория. А что он именуется «теорией» - ну, это не первый и не последний европейский миф, мимикрирующий под науку.

Однако роль Шлёцера была и позитивной. Российские историки, усвоив преподанный им метод критики источников, стали (хотя бы отчасти) применять его не для подтверждения норманнской теории, а для поиска исторической истины - пусть даже беря за рабочую гипотезу норманнскую теорию. В этих условиях норманнская теория была бы через какое-то время сдана в архив отечественной историографии - если бы не Николай Михайлович Карамзин. Именно Карамзин в своей «Истории государства российского» фактически возродил норманнскую теорию, сделал ее - до тех пор известную лишь в научных кругах - общественным достоянием и, по сути дела, превратил в национальный миф: норманизм.

Чего не знал Карамзин

Во время Карамзина, как и во время Байера, историки все еще не располагали достаточными археологическими, антропологическими, нумизматическими и т.п. данными. Зато корпус собственно исторических (письменных) источников значительно расширился (и частично стараниями самого Карамзина). Однако он все еще практически не включал арабские и персидские источники.

Кроме того, Карамзин знал историю Европы на уровне, обычном для образованного русского дворянина. Оснований не доверять европейской историографии у него, конечно, не было. Поэтому он остался в неведении относительно трех важнейших для нашей темы фактов.

Факт первый: «...традиционная нумерация шведских королей восходит к XVI веку, когда историк Иоанн Магнус придумал 6 Карлов и 5 Эриков» [Википедия]. Карамзин полагал традиционную шведскую династическую родословную приблизительно соответствующей действительности - а потому считал шведскую государственность где-то на 250 лет древнее, чем она была на самом деле. Да и Шлёцер в своем «Несторе» писал, что русская история «моложе даже шведской». Только при таком условии шведы имели в IX веке принципиальную возможность экспортировать идею государства хоть и к славянам.

Факт второй: существование на Балтике сильного народа русов/ругов, по меньшей мере делившего со скандинавами грозную славу норманнов[7].

Русы издавна имели государственность. Еще Тацит (I век) отмечал, что русы, в отличие от других варваров, подчиняются царям. Они имели также (тоже в отличие от других варваров) развитую религию с профессиональным жречеством, человеческими жертвоприношениями и методикой гаданий и предсказаний, вызывавших восхищение всех соседей - каковые почитали за лучшее приносить дары не только своим богам, но и русским.

Оказавшись к середине I тысячелетия в окружении славян, балтийские русы быстро были ассимилированы ими - в том числе перешли на славянский язык, создав свой диалект. При этом они не только сохранили культурное своеобразие, но приобрели политическое лидерство и религиозное господство над балтийскими славянами: стали «славянами славян».

Русы освоили мореходство по Балтийскому и Северному морям задолго до эпохи викингов. Они блокировали для скандинавов Восточную Балтику и, тем самым, монополизировали торговлю на Балтийско-Волжском пути «из варяг в арабы». Многолетние попытки датчан прорвать эту блокаду были безуспешны. Благодаря политическому союзу с ободритами русские купцы также беспрепятственно действовали на историческом торговом пути «из варяг в греки» по Одре/Эльбе и Дунаю.

В начале IX века, после разгрома франками Аварского каганата, царь балтийских русов стал называть себя «каганом», но франки признавали за ним лишь титул «короля». Государство балтийских русов было уничтожено датчанами в 1168 году, после того как германцы в длительной борьбе (потребовавшей даже нескольких крестовых походов) покорили политических союзников русов - ободритов и лютичей.

Ничего этого Карамзин не знал, так как европейская историография «вычеркнула» балтийских русов из своей истории.

Факт третий: фальсификация истории викингов.

Вот как Карамзин характеризует викингов - очевидно, на основе европейских исторических трудов:

«Мы знаем, что Балтийское море издревле называлось в России Варяжским: кто же в сие время - то есть в IX веке - господствовал на водах его? Скандинавы, или жители трех Королевств: Дании, Норвегии и Швеции, единоплеменные с Готфами. Они, под общим именем Норманов или Северных людей, громили тогда Европу. Еще Тацит упоминает о мореходстве Свеонов или Шведов; еще в шестом веке Датчане приплывали к берегам Галлии: в конце осьмого слава их уже везде гремела, и флаги Скандинавские, развеваясь пред глазами Карла Великого, смиряли гордость сего Монарха, который с досадою видел, что Норманы презирают власть и силу его. В девятом веке они грабили Шотландию, Англию, Францию, Андалузию, Италию; утвердились в Ирландии и построили там города, которые доныне существуют; в 911 году овладели Нормандиею; наконец, основали Королевство Неаполитанское и под начальством храброго Вильгельма в 1066 году покорили Англию»[8].

В действительности господствовали на Балтике русы, и это они оставили скандинавам единственное направление экспансии - на запад. Сами русы тоже ходили на запад (так, в 844 году они осаждали Севилью), но основное направление их экспансии было другим. А общее имя норманнов в те времена действительно было общим: оно распространялось на всех людей Севера: и русов, и скандинавов, и славян, и фризов.

Основывать государства в IX веке скандинавы не могли, так как сами таковых еще не имели: они захватывали уже существующие государственные образования и становились их правителями. Равным образом не основывали они и города - так как в таковых еще просто не нуждались.

В самой Скандинавии было в IX веке всего три города:

датский Хедебю - перевалочный пункт для балтийских купцов (преимущественно не скандинавов), желающих избежать опасного морского пути вокруг Дании;

шведская Бирка - город, населенный одними купцами, своего рода фактория, созданная для иноплеменных купцов в варварской стране (кстати, порядка 13% живших здесь купцов были славянами). Викинги сбывали здесь награбленное. Бирка могла бы со временем стать крупным торговым городом, но в конце X века потеряла значение порта из-за понижения уровня моря;

норвежский Скирингссаль - фактория, аналогичная Бирке, но в несколько раз меньше и беднее.

Викинги основывали в разных местах такие поселения, какие умели: укрепленные хутора. Некоторые из таких поселений спустя века действительно развились в города - но уже в условиях других общественных отношений, когда в городах появилась потребность.

Цивилизация, которая только себя считает таковой, а всех остальных - туземцами, - конечно, не может позволить какой-то там научной истине исказить свой светлый образ. Право «разсеивать семена цивилизации» принадлежит исключительно германским народам. Поэтому место русов (и заодно - балтийских славян) в европейской историографии было отдано скандинавам, и исключительно им было присвоено «общее имя» норманнов.

Такого Карамзин, конечно, не мог предположить. «Изучая отечественную историю с полнейшим национальным самоотречением, русские ученые наивно предполагали и в своих европейских собратьях такое же национальное бескорыстие, они думали, что в их книгах царствует объективная истина, между тем как имели дело с национальным субъективизмом немецких профессоров»[9]

Что сделал Карамзин

Исходя из того, что он знал, Карамзин сделал логичный вывод: «Предпринимая такие отдаленные путешествия и завоевания, могли ли Норманы оставить в покое страны ближайшие: Эстонию, Финляндию и Россию?»

То есть варяги - скандинавы, потому что больше некому. Все дальнейшее вытекало из этой исходной позиции.

В отличие от Миллера с его ruotsi, Карамзин предположил, что русь была отдельной частью, племенем в составе шведского этноса, и в качестве такового имела собственное имя: русь (как, например, вятичи и радимичи у славян). Тем самым он отводил прямое свидетельство ПВЛ о том, что русь - не шведы: дескать, летописец отделял остальных шведов (свеонов) от их особого племени: руси. Вдобавок, благодаря этому и имя государства, по Карамзину, получает естественное происхождение из племенного имени правителей.

Местопребыванием руси в Скандинавии Карамзин определил Рослаген - область в составе современной ему Швеции, в названии которой есть корень «рос». Логично: названия местам даются не просто так, и русы к этому месту какое-то отношение явно имели. Этот Рослаген в Швеции, собственно говоря, является единственным основанием для причисления русов именно к шведам: в остальной Скандинавии ничего с корнем «рос» не обнаружилось.

Тем не менее, натяжка здесь очевидна. Если русь была в IX веке частью Шведского королевства, то послам естественнее было бы искать князя в правящем роду королевства, а не в подчиненном ему племени, собственной государственности не имевшем. А если русь была самостоятельной - то почему она, собственно, шведская?

Более серьезны моменты, оставленные за рамками конструкции Карамзина.

Во-первых, Карамзин - вслед за немецкими академиками - проигнорировал сообщение ПВЛ о религии русов. То есть, фактически не придавал религии даже культурологического значения - что нечасто встречается и у убежденных атеистов. А ведь Карамзин был верующим, хоть и не глубоко религиозным человеком.

Историк вправе не соглашаться с показаниями источника, но обязан это несогласие обозначить и мотивировать. Подобно тому, как мотивировал сам Карамзин свое несогласие с хронологией ПВЛ. Николай Михайлович вполне мог, например, объявить это сообщение позднейшей вставкой (историки последующих генераций иногда так и делали) - но он просто проигнорировал его. К этому факту еще придется вернуться.

Во-вторых, Карамзин проигнорировал сообщение ПВЛ о славяноязычии руси. Между тем, к этому сообщению приходится относиться с большей серьезностью, чем к другим сообщениям ПВЛ.

Автор ПВЛ, писавший через 150-200 лет после описываемых им событий, как справедливо замечает Карамзин, руководствовался обрывочными преданиями. Но язык - не предание. Ассимиляция всегда осуществляется через двуязычие, и прежний язык сохраняется и воспроизводится в поколениях еще долго после того, как им перестают пользоваться в общественной жизни.

Есть пример древан (славянское племя, входившее в союз ободритов). Они были завоеваны и вырезаны в IX веке, а остатки ассимилированы немцами. Википедия политкорректно сообщает: «В IX веке их земли были завоёваны немцами». Но в конце XVIII века (!) от живых носителей был составлен и опубликован словарь древанского языка - то есть память о языке сохранялась почти 1000 лет. Сделал это русский путешественник и историк-любитель граф И. Потоцкий, и Карамзин должен был об этом знать уже потому, что Шлёцер (труд которого Карамзин знал очень хорошо) подверг уничтожающей критике труды Потоцкого по истории западных славян.

Так что за пару веков, отделявших создание ПВЛ от времени образования Древней Руси, сам язык руси никак не мог исчезнуть. Для автора ПВЛ славяноязычность руси - не «обрывок предания», а свидетельство о личных контактах с живыми носителями языка (это если сам он не происходил из руси). И вот именно такое свидетельство Карамзин проигнорировал!

В-третьих, именно Карамзин запустил в публичный оборот искаженный перевод просьбы послов: «Земля наша велика и обилна, а наряда в ней нет. Да поидите княжить и володеть нами». Он изменил всего лишь одно слово: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет: идите княжить и владеть нами»[10]. Наряд переведен как порядок, тогда как правильный перевод - правление. Сомнительно, чтобы Карамзин - поэт и писатель, профессионально работающий со словом - не чувствовал таких нюансов. Можно, конечно, думать, что Карамзин полагал: раз нет правления, то нет и порядка. Но смысл все же существенно разный.

«Нет правления» означает: у нас было правление, но пресеклось, и теперь мы просим князя у вас. Обычная ситуация, сотни раз случавшаяся в мировой истории.

Вот в XI веке имел место такой случай: шведы искали себе короля в русском княжеском роду. Не кого попало, а родственника своего же королевского рода по материнской линии (потомка шведской принцессы, в свое время вышедшей за одного из русских князей). Шведский историк Л.Грот сообщает об этом факте в статье с примечательным названием: «Мифические и реальные шведы на Севере России: взгляд из шведской истории»[11]

«Нет порядка» означает совсем иное: мы живем «звериным обычаем», хотим цивилизоваться - приходите и владейте нами. Далее см. у Шлёцера. Конечно, так не бывает. Ни один народ никогда не считал и не считает, что он живет «звериным обычаем» - напротив, всякий народ считает свои обычаи единственно верными, а обычаи соседей - по меньшей мере странными.

Чтобы настоять именно на таком прочтении ПВЛ, Карамзину пришлось - вслед за Шлёцером - дезавуировать сообщение из Иоакимовской летописи.

В этой летописи история призвания Рюрика излагается так: престарелый князь Великого града Гостомысл, не имеющий наследника мужского пола, зовет на княжение сына своей средней сестры Рюрика (опущены колебания в связи с нарушением порядка наследования и пр.). Чем и объясняется действительный смысл выражения «нет наряда».

Под Великим градом естественно понимать Новгород на Волхове, что обычно и делают. Но в этом случае Иоакимовская летопись разрушает идеологический императив норманизма: оказывается, были здесь князья и до Рюрика, никакого «звериного обычая» в смысле Шлёцера и не было!

Можно отвести сообщение Иоакимовской летописи, припомнив, что Новгород стал именоваться Великим лишь в XIV веке, а в середине IX века его, собственно, еще не было (в некоторых списках ПВЛ Рюрика призывают княжить в Ладогу, а Новгород он строит сам). То есть предание, рассказанное в Иоакимовской летописи, относится вообще не к Днепровско-Волховскому региону, а к какому-то другому. Но тогда ставится под вопрос историческая достоверность предания о «призвании варягов» в ПВЛ: ведь в обоих преданиях действует Рюрик, а это имя не столь распространено, чтобы признать эти факты случайным совпадением.

Зато Иоакимовскую летопись можно было дезавуировать. Дело в том, что ее нашел (еще в первой половине XVIII века) историк-любитель В.Н.Татищев, и использовал, наряду с другими найденными им источниками, для своей «Истории российской». Издать свою «Историю» Татищеву при жизни так и не удалось (она действительно была неудобочитаема для широкой публики), а вскоре после его смерти в его доме случился пожар, уничтоживший, в частности, весь его архив. Уцелели лишь экземпляры «Истории», оказавшиеся в чужих руках. Сегодня Иоакимовская летопись известна лишь в выписках (правда, обширных), включенных Татищевым в свою «Историю».

Поэтому Карамзин просто объявил Иоакимовскую летопись «шуткой Татищева». Иначе говоря, обвинил покойного в фальсификации. И эту точку зрения до сих пор многие историки разделяют (хотя, слава Богу, уже не большинство). Славно?

Вот так Николай Михайлович Карамзин положил в основание отечественной истории - ложь. А ведь мог бы честно сказать что-нибудь в таком роде:

Летописец утверждает, что русь - не скандинавы, и притом русский язык - славянский. Но, по имеющимся у нас сведениям об истории Северной Европы IX века, русь не могла быть никем иным кроме как особым скандинавским племенем - потому-то и потому-то (далее см. процитированный выше отрывок из его «Истории...»). Так что либо наши сведения об истории Северной Европы не полны, либо летописец имел серьезные основания целенаправленно исказить имевшиеся у него сведения о руси. Приходится оставить решение этого вопроса историкам будущих времен.

И - все: на месте «норманнской теории» является открытый вопрос. Но оставить этот вопрос открытым Карамзин не пожелал. И тем повлиял на всю последующую историю России до настоящего времени: «... поколение за поколением русские студенты покидали университеты, убежденные в том, что варяги - это шведы, а Рюрик - скандинавский конунг. И что так написал Нестор. И что это и есть наша древняя история»[1].

Суть этого влияния, пожалуй, ярче других выразил «западник» Тургенев в романе «Дым», вложив его в уста «западника» же Потугина: «Немцы правильно развивались, - кричат славянофилы, - подавайте и нам правильное развитие! Да где ж его взять, когда самый первый исторический поступок нашего племени - призвание к себе князей из-за моря - есть уже неправильность, которая повторяется на каждом из нас до сих пор. Каждый из нас, хоть раз в жизни, непременно чему-нибудь чужому, нерусскому сказал: иди владеть и княжить мною!»

Зачем он это сделал?

Умнейший и образованнейший человек - не понимал, что делает? - Не верится...

Думается, Карамзин вполне сознательно решил, что так нужно. Нужно положить в основание русской истории - ложь. Конечно, во имя великой цели. Зная то, что мы знаем о Николае Михайловиче Карамзине, можно не сомневаться, что этой целью могло быть только процветание государства Российского. В чем же Карамзин видел идеал этого процветания? В Европейском Просвещении при твердой монархической власти. Обе идеи согласно вели к «призванию скандинавских варягов».

«Поэт в России больше чем поэт». Фраза эта была сказана много позже, но идею, в ней содержащуюся, понимали и принимали, кажется, все русские поэты и писатели во все времена. Несмотря на освоение метода исторической критики, Карамзин все же остался больше писателем, чем ученым. Поэтому он, несомненно, понимал идеологическую роль своего труда и учитывал ее в своей работе.

Летописное сказание о призвании Рюрика прекрасно иллюстрировало идею необходимости твердого монархического порядка - после замены «нет наряда» на «нет порядка». Государственнику Карамзину было очевидно, что раз нет власти, то и порядка быть не может - но он писал не для себя. Рядовому читателю это было вовсе не очевидно, и его следовало ткнуть носом в связь этих двух явлений. Так историографическая задача «Истории государства Российского» была подменена идеологической.

Данная идеологическая задача выполнялась независимо от того, к какому этносу принадлежала летописная русь - но тут сработало то самое «больше некому». Зато для второй идеологической задачи - убедить в необходимости учиться у Европы - представители германской расы были просто необходимы! Такова, на мой взгляд, причина возрождения норманизма Карамзиным.

Дальнейшее - поучительно. «История...» Карамзина вызвала необычайное возбуждение в читающем обществе и мгновенно стала (выражаясь современным языком) бестселлером: Личный авторитет писателя возрос неимоверно.

Но с идеологическими задачами - получилось не так.

Прежде всего, большинство образованного общества отвергло с порога саму идею твердой власти ради порядка. Общее настроение выразил молодой тогда Пушкин в знаменитой эпиграмме:

В его «Истории» изящность, простота

Доказывают нам, без всякого пристрастья,

Необходимость самовластья

И прелести кнута.

После чего на Карамзина надолго - по сути, до настоящего времени - был навешен ярлык консерватора и чуть ли не ретрограда. Либеральная и марксистская позиции на этот счет совпадали - что, впрочем, не удивительно.

Со второй идеологической задачей получилось, если можно так выразиться, еще хуже.

Сам Карамзин полагал, что из Европы следует заимствовать главным образом науки и технологии - т.е. Просвещение в узком смысле слова, и лишь им и следует учиться у Европы. С этой позиции он критически оценивал многие реформы, имевшие место в нашей истории.

Читающая публика, напротив, полагала, что получила от авторитетного писателя санкцию на усвоение из Европы того, что она усвоить была в состоянии - т.е. внешние элементы европейской культуры в противовес (внешним же) российским. Эту санкцию публика видела как раз в Шлёцеровском понимании смысла «призвания варягов» - каковое она извлекла из «Истории...» Карамзина. Вывод современного историка: «в полуученой или вовсе не ученой части русского общества норманизм весьма ощутимо начинал отдавать смердяковщиной. Русское государство образовано норманнами? Ничего страшного, милостивые государи, просто культурная нация подчинила себе менее культурную.»[12]

Важный вопрос: почему у Карамзина не получилось? Почему он не смог решить поставленные им себе идеологические задачи? Думаю, потому, что Николай Михайлович Карамзин был русским европейцем. Кто такой русский европеец?

О русских, русских европейцах и прочих

Прежде чем отвечать на этот вопрос, приходится коснуться вопросов неизмеримо более запутанных и острых: кто такой русский вообще (то есть - кого следует считать русским?) и русский патриот в частности. На эти темы написано столько, что даже составление относительно полной библиографии следует уже считать подвигом - однако до сих пор окончательного ответа нет, и вряд ли когда будет.

Можно сузить вопрос, переформулировав его: кого «мы» считаем русским? Сужение происходит за счет того, что почти все непонятки перемещаются в слово «мы» - зато искомые понятия становятся более четкими и, в силу этого, более пригодными к практическому употреблению. Но и в этом случае потребуется не менее чем отдельная публикация. Уповая на то, что кто-нибудь за таковую возьмется, я здесь сужаю вопрос еще раз посредством указания места и времени.

Итак: кого считали русским в Российской империи XIX века?

Если для внешнего мира русскими были все подданные империи, то в самой империи они делились на русских и инородцев. Это понятно: империя потому и является таковой, что в ее пределах мирно живут разные народы, и мир этот обеспечивается именно взаимным уважением права каждого народа на свою веру, язык и обычаи.

Русскими считались те, кто 1) владел русским языком, 2) исповедовал православную веру, и 3) чьи обычаи не слишком отличались от обычаев окружающих его русских. Такая дефиниция вряд ли где имеется в явной форме - но она легко устанавливается через словоупотребление хотя бы по литературным произведениям того времени. Заметим, кстати, что в этом контексте великороссы, малороссы и белорусы не различались - все они были русскими.

Инородцами же были те, чей язык, вера и обычаи были иными, чем у русских. Поэтому их право на сохранение этнической идентичности охранялось государством. Формы этой охраны были разными для разных народов и в разные периоды - но цель была неизменна. Почти везде формы налогообложения применялись к местным традициям, органы местного самоуправления часто устроялись по обычаям данного народа, в иные периоды даже запрещалась православная миссия среди инородцев, а северным и сибирским народам, например, запрещалось продавать алкоголь.

Первый вывод из этого тот, что русским можно было не только родиться, но и стать. И становились, не только инородцы, но и иностранцы: примеров можно привести массу.

Второй вывод: решающим условием для того, чтобы стать русским, является Православие. В самом деле, русский язык - лишь техническое требование: знать государственный язык. И, в общем, не сложное. Поволжские немцы поголовно владели русским языком, однако русскими не становились - потому что были лютеранами. Но стоило кому из них принять Православие - и он сразу становился своим для русских. Хотя культурные особенности наблюдались еще долго, почему и родилось выражение «обрусевший немец».

К Православию у русских действительно особое отношение, что иногда вызывает даже обвинения чуть ли не в этнофилетизме. Не берусь судить о мистических причинах этого, но историческая причина очевидна: русский народ рожден Православием. А родителей как не любить?

Языческая Древняя Русь представляла собой совокупность племен, каждое из которых жило своим обычаем и даже самоуправлялось. Объединяло их то, что все были данниками Руси. Те, кто находил в этом состоянии выгоду для себя - сами везли дань в Киев. К другим киевские князья отправлялись «полюдьем»: жили у них всей дружиной за счет «гостеприимных» хозяев, потом перебирались к другим таким же: так зиму и кормились. А то набеги устраивали на своих же подданных - брали «полон» для продажи на невольничьем рынке в Константинополе. Как хотите - а единого народа не было и в зародыше. И понятно: ведь те же славянские племена, когда платили дань хазарам, от этого хазарами не становились.

И только из Днепровской купели родился русский народ: вера объединила и правящий род с его подданными, и всех этих разнообразных подданных между собой. Все они стали друг другу «своими», потому что стали единоверцами. Только тогда родилось и государство в собственном смысле слова: с государем от Бога. Потому и слово «крестьяне» происходит от «христиане» - крестьяне в доиндустриальные времена составляли порядка 9/10 всего народа. Потому же в наше время даже люди, имеющие о Православии самое смутное представление, называют себя православными: я русский - значит я православный. Не зная еще Православия - считают его своим, родным.

Теперь можно охарактеризовать и русского патриота. Патриот в собственном смысле слова есть тот, кто любит свое Отечество. Россия есть Отечество не одних лишь русских, а потому патриот России и русский патриот - понятия не тождественные. Честь и слава равно принадлежат всем без исключения патриотам России. Русский патриот отличается от прочих не масштабом своих подвигов (это уж кому какой крест даден), а своим православным мировоззрением. То есть, русский патриот так же, как и все прочие патриоты, желает своему Отечеству процветания, а своему народу - блага. Но он - русский. и потому «благо народное» он понимает в православном смысле слова. Или чувствует - что особенно отчетливо проявилось в Отечественной войне 1812 года, после которой Николай Михайлович и стал публиковать свою «Историю...».

Лидер цивилизованной Европы Наполеон Бонапарт, идя в Россию, рассчитывал на поддержку значительной части крепостного крестьянства. Для этого были заранее заготовлены прокламации, обещающие крестьянам освобождение от крепостной зависимости. Наполеон был искренен: во всей завоеванной им Европе он действительно уничтожил феодальные порядки. И был вполне по-европейски убежден, что свобода от угнетения есть высшее благо. Но русские крестьяне его разочаровали: они в массе оказались русскими патриотами (хотя и слова такого не знали!), и Высшее благо понимали иначе. А потому били французских фуражиров и грабили обозы - чем привели «Великую армию» на грань голода.

Осмысление русского патриотизма - дело уже более позднего времени. Оно явилось ответом на ту вакханалию с привкусом смердяковщины, которая охватила «образованное общество» после выхода «Истории...» Карамзина, и кульминацией которой стал декабрьский бунт 1825 года. Это осмысление взяли на себя славянофилы.

Теперь, наконец, можно охарактеризовать русского европейца.

Русский европеец в моем понимании - это патриот России, но с европейской картиной мира в голове. Той самой картиной мира, которая охватила всю грамотную Европу в «век Просвещения».

Обычно в таких случаях говорят о «европейском менталитете». Но менталитет - понятие культурологическое, его объем весьма велик. Европейским менталитетом в точном смысле слова могут обладать лишь сами европейцы, рожденные и воспитанные в Европе. Русские люди, даже европейски образованные и очень желающие стать европейцами, все же не могут полностью заместить свой национальный менталитет европейским: что-нибудь неистребимо русское обязательно вылезет в самый неподходящий момент.

А вот европейская «просвещенческая» картина мира - именно в силу своей принципиальной упрощенности - вполне может передаваться за пределы собственно Европы - путем системы образования и т.п. Что и происходит.

Европейскую картину мира вряд ли нужно изъяснять подробно. В нас ее внедряют еще в школе - при полном согласии наших родителей, которые и сами усвоили ее в том же возрасте: система европейского образования в России насчитывает уже около двух веков. Так что в этом узком смысле мы все - европейцы.

Сегодня, правда, ее именуют «научной картиной мира». Дабы, с одной стороны, повысить ощущение ее обоснованности (ведь с европейской точки зрения именно наука есть источник истины), а с другой - снять привкус европоцентризма в пользу глобализации. В общем, грамотный маркетинговый ход. Но суть от этого не меняется.

Ключевое слово здесь - русский. Потому как есть у нас, и в немалом числе, европейцы, которых русскими и не назовешь: в лучшем случае российские - по месту рождения и воспитания. А встречаются и такие европейцы, которых вернее назвать антирусскими - пусть они и родились в России и этнически являются русскими. Но об этих - в другой раз.

Русский европеец искренне желает России и русскому народу блага и процветания, и даже согласен ради этого претерпевать лишения и преодолевать трудности (всяк в своей мере, конечно). В этом он ничем не отличается от любого другого русского патриота. Различие проявляется в ответе на вопрос: что делать?

В соответствии с европейской картиной мира, русский европеец полагает, что все страны и народы практически одинаковы (с точностью до географических и этнографических отличий, в принципе малосущественных). И все идут по одному и тому же пути прогресса - только одни опередили, а другие отстают. Потому и проблемы у всех народов - одни и те же. А потому те идеи, находки, решения, которые имеются в Европе (шире - на Западе) - вполне пригодны и для России. И вообще, чем более Россия воспримет от Европы - тем для нее лучше. В этом он, конечно, заблуждается - но заблуждается добросовестно.

Российский европеец тоже имеет в голове европейскую картину мира, но патриотом не является. Напротив, он пребывает в восхищении «просвещенной Европой», тем доступным комфортом, который предоставляет европейский образ жизни. Российский европеец желает жить в европейской стране - и потому Россия, по его мнению, должна стать европейской страной. Чего бы это тне стоило самой России.

Уже из этой краткой характеристики видно, что российским такой «европеец» является исключительно по месту рождения: подобных «европейцев» полно в любой неевропейской стране. Тем не менее, он имеет основания тоже считать себя «патриотом». В самом деле:

Согласно европейской картине мира, общество есть сумма индивидов, а государство есть продукт общественного договора между этими индивидами. Соответственно, целью государства является создание и поддержание условий для удовлетворения интересов индивидов;

Согласно той же картине мира, все люди одинаковы и различия между ними малосущественны (об этом мы уже упоминали выше);

Я - обычный человек, поэтому чего хочу я - того же хотят и все остальные. Я хочу жить в европейской стране - значит, и все хотят того же;

Следовательно, я действую в интересах всех, и потому - патриот.

Эта вполне безобидная, вроде бы, позиция имеет, однако, одно неприятное следствие. Пушкин, уже в зрелом возрасте, подметил его и клинически точно выразил в следующих строках:

Ты Просвещением свой разум осветил,

Ты правды чистый свет увидел,

И нежно чуждые народы возлюбил,

И мудро свой возненавидел.

«Возненавидел», конечно - сатирическое преувеличение, но российских европейцев действительно раздражает русский народ. Ключевое слово здесь - «мудро»: никакой фобии, все рационально и часто даже осознаваемо. Русский народ вызывает раздражение именно тем, что он - русский. То есть, являет собой препятствие для превращения России в европейскую страну. И в XIX веке этот факт был достаточно очевиден. Вот если бы «этой стране» да европейский народ!

Почему у него не вышло?

Карамзин усвоил европейскую картину мира еще в молодости - как через полученное им европейское образование, так и, главным образом, в период пребывания в масонских ложах.

Здесь, к сожалению, необходима оговорка. У нас настолько укоренилась связка «масоны → заговор», что любое упоминание о масонах воспринимается исключительно в конспирологическом контексте (желающие могут порассуждать о том, кому это выгодно - самим масонам?). Поэтому специально оговариваюсь: ни о каком «всемирном масонском заговоре» речь здесь не идет. По-моему, такого заговора и не существовало никогда - хотя бы потому, что масонские ложи не образуют (и никогда не образовывали) единой организационной структуры.

Существует другое: единодушие. Все масоны мира - одной крови, какая бы кровь не текла в их жилах. И все они говорят на одном языке - на каких бы языках они не говорили. Как и все идеократические структуры, масонство всегда заботилось о мировоззренческом единстве своих членов.

Масонство по происхождению суть чисто европейское явление, оформившееся и распространившееся именно в век Просвещения. Поэтому и картина мира, и мировоззрение в целом у масонов - европейские. Одна из особенностей масонской идеологии, о которой здесь стоит упомянуть - универсализм, исходящий из просвещенческой идеи прогресса. Применительно к неевропейским народам прогресс понимается, естественно, как следование по пути единственной цивилизации, заслуживающей этого наименования - европейской.

Видимо, в свой масонский период Карамзин усвоил не только европейскую картину мира, но и кое-что из масонской этики. Именно этим, на мой взгляд, объясняются те нарушения девятой заповеди, которые мы тут рассматривали. Ведь кто не лжет? - но мы хотя бы чувствуем греховность лжи. А полагать ложь во имя благой цели нравственно оправданной (т.е. не считать такую ложь грехом) способен только человек с определенной этикой, именно европейского происхождения.

Теперь, наконец, можно попытаться ответить на вопрос: почему у Карамзина не вышло? Я сказал: потому что он был русским европейцем. Что это значит? Что он был идеалистом.

Европеец, как я уже говорил, полагает всех людей в принципе одинаковыми. То есть похожими на себя. То есть, русский европеец, будучи сам русским патриотом, подсознательно, именно на уровне картины мира, полагает и других русских людей - патриотами. В чем и состоит его идеализм. Ведь в обществе есть и российские европейцы - а они русскими патриотами не являются.

Русский патриот заботится о благе Отечества - российский европеец, в лучшем случае, - о комфорте ныне живущих индивидов, в сумме составляющих, как он полагает, нацию. Разница, например, вот какая:

Для блага Отечества необходимо сильное государство (прав Карамзин!) - но такое государство непременно в чем-то, да ущемит комфорт индивидов. И потому российским европейцам сильное государство категорически не нужно. Им нужно приблизительно то, что наблюдается в современной Украине: почти полное безвластие, зато свобода.

Для блага Отечества необходимо, чтобы каждое поколение увеличивало объем национального богатства. Для комфорта ныне живущих индивидов разумнее всего проедать накопленное предками богатство, а также Богом данные природные ресурсы. Тоже знакомо, правда?

Для блага Отечества необходим рост населения. То есть нужно, чтобы в каждом поколении люди рождали больше детей, чем есть их самих. Для комфорта ныне живущих индивидов лучше всего вообще не иметь детей: ведь тогда еще не проеденных богатств на каждого из живущих придется больше. Но коль женщинам это зачем-то необходимо - пусть будет по одному ребенку на семью. Формулируется это: «зачем плодить нищету?».

Можно продолжать, но и так понятно.

Карамзин надеялся, положив в основание нашей истории норманнскую теорию, побудить общество трудиться на благо Отечества. Но в «образованном обществе» было уже достаточно много российских европейцев. И получилась - смердяковщина.

Это один вариант ответа. Есть и второй, сформулированный Святейшим Патриархом Кириллом: «Если мы создаем ложные исторические концепции, мы диавольскую ложь - а диавол отец лжи (см. Ин. 8. 44) - закладываем в основу бытия народа. Такие эксперименты не проходят - они всегда рушатся»

На мой взгляд, эти два варианта не противоречат друг другу. Просто чаще всего Бог наказывает нас, попуская нашим благоглупостям осуществиться.

Николай Михайлович Карамзин скончался 22 мая (3 июня) 1826 года в Санкт-Петербурге, не успев дописать свою «Историю...». Смерть его явилась результатом простуды, полученной 14 декабря 1825 года. В тот день Карамзин был на Сенатской площади.

Последняя жертва бунта дворянской молодежи, восхотевшей «как в Европе». Наверняка все они были его читателями. Конечно, чтение «Истории...» Карамзина ни в каком смысле не явилось причиной декабристского бунта. «Но все же, все же, все же...» Промысл?

(1) Цветков, с. 223

[1] Здесь и далее «Повесть временных лет» цитируется по http://www.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4869

[2] С.Э.Цветков. Русская история, книга первая. М., Центрполиграф, 2003 – стр. 235.

[3] http://oldru.narod.ru/biblio/kb_k9.htm  Специально уточняю, что цитируемые филологи – приверженцы норманнской теории.

[4] Т.И.Алексеева. Славяне и германцы в свете антропологических данных // Вопросы истории, 1974, № 3.

[5] А.Тойнби. Постижение истории. М., «Прогресс», 1991, стр. 32.

[6] А.Шлёцер, «Нестор». Цит. по Цветкову, с. 224

[7] Цветков, части 3-5.

[8] История государства Российского, глава 2.

[9] Цветков, сс. 228-229

[10] История государства Российского, гл. 4

[11] В сб.: Шведы и русский Север: историко-культурные связи. Киров, 1977

[12] Цветков, с. 229

Источник публикации

Поделиться: