"Вехи"

 Процитирую без комментариев Ольденбуга:

 

 

Идейная переоценка традиционных взглядов интеллигенции нашла себе наиболее яркое выражение в сборнике «Вехи», появившемся весною 1909 г. Это был целый обвинительный акт, тем более внушительный, что участники сборника не исходили из какой-либо общей программы. «Не для того, чтобы с высоты познанной истины судить русскую интеллигенцию, и не с высокомерным презрением к ее прошлому писаны статьи… а с болью за это прошлое и в жгучей тревоге за будущее родной страны, - говорилось в предисловии. - Революция 1905 года и последовавшие за ней события явились как бы всенародным испытанием тех ценностей, которые более полувека как высшую святыню блюла наша общественная мысль».

Авторы сборника провозглашали «теоретическое и практическое первенство духовной жизни над внешними формами общежития» и заявляли, что «путь, которым до сих пор шло общество, привел его в безвыходный тупик».

С разных сторон подходили к своей задаче авторы «Вех». Н. А. Бердяев показывал на ряде примеров, что интеллигенция совершенно не интересовалась объективной истиной и в философии искала только способа доказать свои политические взгляды: « Она начала даже Канта читать потому только, что критический марксизм обещал на Канте обосновать социалистический идеал. Потом принялась за с трудом перевариваемого Авенариуса, так как отвлеченнейшая, чистейшая философия Авенариуса, без его ведома и без его вины, представилась вдруг философией социал-демократов большевиков…» С. Н. Булгаков писал, что революция - «исторический суд над интеллигенцией». «Нет интеллигенции более атеистической, чем русская… Известная образованность, просвещенность есть в глазах нашей интеллигенции синоним религиозного индифферентизма». Он указывал, что русские напрасно воображают, будто бы таким путем они прививают себе подлинную европейскую цивилизацию: на западе есть не только эти «ядовитые плоды», но и здоровые корни. Бесплодному богоборческому героизму интеллигенции Булгаков противопоставлял смирение русских святых и подвижников.

М. О. Гершензон резко обличал оторванность интеллигенции от народа. «Мы не люди, а калеки, - писал он, - сонмище больных, изолированных в родной стране - вот что такое русская интеллигенция… Мы для него (народа) не грабители, как свой брат деревенский кулак, мы для него даже не просто чужие, как турок или француз; он видит наше человеческое и именно русское обличье, но не чувствует в нас человеческой души, и потому ненавидит нас страстно… Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом - бояться мы его должны, пуще всех казней власти, и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».

Б. А. Кистяковский показывал, что интеллигенция страдает совершенным неуважением к праву. Характерные примеры он находил в истории партии с.-д. и цитировал слова Ленина на съезде 1903 г. о необходимости сурового подавления несогласных даже внутри собственной партии. («Меня нисколько не пугают, - говорил Ленин, - страшные слова об осадном положении, об исключительных законах. По отношению к неустойчивым и шатким элементам мы не только можем, но обязаны создавать осадное положение…»)

П. Б. Струве писал о «безрелигиозном отщепенстве от государства русской интеллигенции» и о том, что она одновременно понимала политику в самом узком смысле, как внешнее устроение жизни - и видела в этой политике «альфу и омегу всего бытия… Таким образом, ограниченное средство превращалось во всеобъемлющую цель».

С. Л. Франк говорил о своеобразном «нигилистическом морализме» интеллигенции, своего рода «религии служения земным нуждам»; высшее благо для нее - «удовлетворение нужд большинства». Русский интеллигент - это «воинствующий монах нигилистической религии земного благополучия».

Наконец, И. С. Изгоев разоблачал неприглядные стороны быта и психологии студенчества, считавшегося «авангардом» интеллигенции.

«Наши предостережения не новы, - говорилось в конце предисловия. - То же самое неустанно твердили, от Чаадаева до Соловьева и Толстого, все наши глубочайшие мыслители. Их не слушали, интеллигенция шла мимо них. Может быть, теперь, разбуженная великим потрясением, она услышит более слабые голоса».

«Вехи» действительно произвели большое впечатление - тем более что их участники сами считались видными представителями интеллигенции. Левая печать - от умеренно-либерального «Вестника Европы» - резко на них обрушилась. «Слепые вожди слепых» - называл их кн. Д. И. Шаховской. «Творцы нового шума» - писал о них «Современный мир». Группа писателей и публицистов во главе с П. Н. Милюковым выпустила даже в ответ целый сборник статей.152

С неожиданной страстностью в заседании Религиозно-философского общества выступил против «Вех» Д. С. Мережковский, сравнивший интеллигенцию с загнанной, измученной лошаденкой, а участников сборника - с мужиками, которые забивают лошаденку насмерть…

В печати «Вехи» встретили поддержку только справа. Большое приветственное письмо П. Б. Струве написал архиепископ Антоний Волынский. «Мы не знаем, - писал он, - чем больше восхищаться: научностью ли, разумностью ли ваших доводов, или примиренным любящим голосом вашего обращения к инакомыслящим, или вашею верою в силу человеческой совести даже у тех, кто ее отрицает и в теории и на практике, или, наконец, вашей суворовской храбростью, вашим восторженным мужеством, с которым вы, подобно уверовавшему Савлу, обращаетесь к своим собратьям по былому ложному увлечению».

«Вехи» оказали немалое влияние на учащуюся молодежь; они в некоторой мере оказались тем «последним словом» общественной мысли, по сравнению с которым прежние теории начинали казаться устарелыми. «Вехи» одно время были модными; но хотя эта мода затем прошла, брошенные идеи, или, вернее, брошенные сомнения в прежних интеллигентских традициях оставили глубокий след в мировоззрении русских образованных классов.

Следует при этом отметить, что участники «Вех» тщательно отстранялись от политических выводов; они даже писали об «отвратительном торжестве реакции», а некоторые из них продолжали активно участвовать в деятельности к.-д. партии.

 

Поделиться: