ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ. Итальянская кампания: Адда; 1799

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ. 

Итальянская кампания: Адда; 1799.

Ход кампании до прибытия Суворова. — Приемы у Суворова, его прокламации и распоряжения по боевой подготовке австрийских войск. — Наступательное движение; взятие Брешии; порядок похода; неудовольствие Австрийцев; выговор Меласу. — Занятие Бергамо и Кремы. — Расположение неприятеля на р. Адде; диспозиция Суворова; дело при Лекко; переправа у С. Джервазио; сражение у Ваприо; Мелас у Кассано; Вукасович у Бривио; пленение Серюрье. — Смятение в Милане; занятие города; торжественная встреча Суворова; любопытство, возбуждаемое им и Русскими. — Прибытие корпуса Розенберга. — Уничтожение Цисальпийской республики и учреждение временного правления; народное восстание в Италии. — Боевые наставления Суворова и обучение войск; план действий, не одобренный в Вене. — Упреки Суворову в медлительности; объяснение.

Когда Суворов приехал в Италию, пролог кампании 1799 года был уже разыгран.

Дела Франции находились в очень не блестящем виде, благодаря между прочим тому, что французские войска оставались, после потерь минувшего года, не укомплектованными. Конскрипция шла так медленно, что в феврале все армии республики получили в общем итоге только 40,000 конскриптов, между тем как ожидалось впятеро больше. Коалиция обладала средствами гораздо более значительными, но Французская директория не унывала, мечтала даже о завоеваниях и выработала наступательный план кампании. Она действовала в настоящем случае с дерзостью, очертя голову; но за исключением некоторых крайностей в подробностях, в поведении её не усматривается ничего нового. Делалось тоже самое, что в предшествовавшие 6 или 7 лет, и что в конце концов приводило к успеху; сонливости, нерешительности, робости союзников в замыслах и в исполнении, — Французы противуставляли энергию, пылкость, отвагу. Революционная система, воплотившаяся и в политике их и в войне, доселе их выручала; как же было не держаться её в будущем?

В южной Германий кампания открылась в начале марта: Австрийцами начальствовал эрц-герцог Карл, Французами генерал Журдан. Произошло два крупных дела — при Острахе и при Штокахе, оба нерешительные, хотя численный перевес был на стороне Австрийцев, и при более энергическом образе действий, они могли бы добиться результата полного и блестящего. После 5-недельной кампании, Французы отступили за Рейн, но удержали в своих руках многие на нем переправы.

В Альпах военные действия начались среди полной зимы, и Граубинден был немедленно занят Французами при огромных потерях Австрийцев, а затем республиканцы вторглись в Тироль и, хотя принуждены были потом оттуда ретироваться, но удержались в Граубиндене. Пользуясь неподвижностью противника под командою генералов Готце и графа Бельгарда, Французы, предводимые способным, энергическим Массеной, сделали все, что только было возможно, и понесли потери ничтожные сравнительно с австрийскими. Успех их, при тройном превосходстве сил Австрийцев, был изумительный, почти неправдоподобный. Различие двух военных теорий высказалось тут наиболее ярко, благодаря неспособности австрийских генералов, связанных кроме того гофкригсратом.

На третьем театре войны, в северной Италии, действия начались позже, чем в Швейцарии и на Рейне. Начальство над Австрийцами вверено было барону Меласу, 70-летнему старику, который имел за собой опытность, отличался личным мужеством, но как предводитель был нерешителен, неискусен, неспособен. Мелас отказывался от почетного назначения, отговариваясь старостью и недугами, но правительство настаивало; ему дозволили ехать в армию не спеша, со всевозможным комфортом; он этим воспользовался и прибыл в Верону лишь за несколько дней до Суворова. Временное начальствование войсками поручено было барону Краю, генералу деятельному, мужественному и решительному, но с военным дарованием, не превышавшим уровня посредственности. Французскими войсками начальствовал генерал Шерер, старый, дряхлый, слабый характером и неспособный, войска не любили его, не доверяли ему, да и он сам согласился принять над ними начальство с большою неохотой.

По общему плану директории, Шерер должен был действовать наступательно, что он и сделал. Произошла встреча и кровопролитный бой на р. Адиже, который однако не имел существенных результатов. Французы одержали решительный верх на своем левом фланге и отчасти в центре, но правое крыло их было разбито. Обе стороны понесли большие потери, и затем остались в бездействии. Вторая их встреча была при Маньяно: обе стороны понесли значительный урон, Французы потеряли больше Австрийцев. Решительного результата сражение не имело; полной победы или поражения не было; но Шерер отступил в ту же ночь - Австрийцы преследовали его одними передовыми разъездами до Минчио.

Довольствуясь своей полупобедой, Край не воспользовался ни перевесом сил, ни выгодами положения; он все поджидал Меласа и подкреплений и потерял дорогое время бесповоротно. Прибыл наконец и Мелас, но бездействие продолжалось; ждали генералов Отта, Вукасовича, русских войск, Суворова. Шерер не считая возможным удержаться на Минчио, спокойно отступил, усилив гарнизоны Мантуи и Пескьеры. Выждав три дня, Мелас перевел армию чрез Минчио и перенес главную квартиру в Валеджио. В этот самый день Суворов въехал в Верону.

Он приехал вечером. В приемный зал стали тотчас же собираться находившиеся в Вероне русские и австрийские генералы, высшие лица местного духовенства, гражданской администрации, представители разных сословий. Спустя несколько минут вышел Суворов, поклонился всем и подошел под благословение архиепископа. Архипастырь сказал ему приветствие, а затем и городская депутация. Суворов выслушал добрые пожелания, объяснил, что прислан выгнать Французов, защитить троны и веру, восстановить мир и тишину; просил у архиепископа молитв, а прочим рекомендовал верность и повиновение законам. Произнеся свое короткое слово, он остановился, как бы собираясь с мыслями, но потом, наклонив голову в виде поклона, вышел. Все стали расходиться, остались только русские генералы и несколько австрийских. Суворов опять показался, поклонился и, зажмурив глаза, обратился к Розенбергу с просьбою - познакомить его с сослуживцами. Розенберг стал представлять, произнося чин и фамилию каждого. Суворов стоял зажмурившись и при имени лица, с которым прежде не служил, открывал глаза, делал поклон и говорил: "не слыхал, познакомимся". Этот отзыв, довольно обидный для многих, считавших себя людьми известными, изменился, когда Розенберг называл фамилию генерала, сослуживца Суворова, или известного ему похорошей репутации. Суворов обращался к таким с ласковым приветствием, вспоминал старое время, сулил доброе будущее. С особенною теплотою отнесся он к молодому генералу Милорадовичу, вспомнил как он, Милорадович, будучи ребенком, ездил на палочке, размахивая деревянной саблей; очень похвалил пироги, которыми угощал его отец; поцеловался со своим старым знакомым и пообещал ему геройскую будущность. Еще задушевнее принял Суворов Багратиона, который служил под его начальством на Кавказе, во вторую Турецкую и в последнюю Польскую войну. Он встрепенулся при имени Багратиона, вспомянул про прежнее славное время, обнял "князя Петра", как он его называл, поцеловал его в глаза, в лоб, в губы, сказал: "Господь Бог с тобою" и своею сердечною приветливостью тронул его до слез.

Кончив прием, Суворов стал широкими шагами ходить по комнате; потом остановился и принялся произносит главные афоризмы своего военного катехизиса, как бы подтверждая их значение и на новом театре войны, при новом неприятеле. Замолчав, он как будто погрузился на несколько моментов в думу, но затем быстро повернувшись к Розенбергу, проговорил: "ваше высокопревосходительство, пожалуйте мне два полчка пехоты и два полчка казачков". Розенберг не уразумел приказания и отвечал, что все войско в его, Суворова, воле. По лицу Суворова пробежала тень; он обратился к Розенбергу с разными вопросами, но либо формою, либо духом ответов остался недоволен: от них отдавало не Суворовской школой. Суворов отвернулся, сделал несколько шагов, нахмурился и, не обращаясь ни к кому, промолвил: "намека, догадка, лживка, краткомолвка, краснословка, немогузнайка; от немогузнайки много, много беды". После того, приклонив голову в виде поклона, он вышел; генералы разошлись, ушел и Розенберг, не понявший сделанного ему замечания 1.

Всю ночь горела иллюминация и народ праздничал на улицах. Встав по обыкновению чуть свет, Суворов рано утром выехал за город, в лагерь первопришедшего эшелона русских войск; можно догадаться, какая восторженная была ему встреча. Возвратившись домой, он нашел в приемной вчерашних русских генералов и снова обратился к Розенбергу насчет "двух полчков пехоты и двух полчков казачков". Розенберг отвечал по-вчерашнему. Тогда князь Багратион, знавший Суворова ближе, чем кто либо другой из присутствовавших, вышел вперед и сказал: "мой полк готов, ваше сиятельство". Суворов обрадовался, что его приказание понято, и велел Багратиону готовиться к выступлению. Багратион вышел, предложил нескольким начальникам частей идти под его начальством в авангарде и вернулся доложить Суворову, что отряд к выступлению сейчас будет готов. Суворов поцеловал Багратиона, благословил его и велел идти быстро. Не наступил еще полдень, как Багратион выступил по направлению к Валеджио. Войска шли бодро, с песнями; их всюду встречали, провожали и сопровождали массы любопытных разных сословий и состояний, пешком и во всевозможных экипажах, от деревенской крестьянской повозки до щегольской коляски. Многие шли рядом с войсками, втискивались в ряды, пожимали руки, предлагали солдатам вино, хлеб, табак; уставших подвозили в своих повозках. Первое походное движение русских войск походило больше на торжественное шествие возвращавшихся с войны победителей.

В тот же день, 4 апреля, Суворов выехал из Вероны в Валеджио, издав прокламацию к народам Италии. Подобные воззвания имеют большею частию значение одной формальности, но в настоящем случае Суворовская прокламация была мерой в высшей степени уместной и полезной. Революционные войны не походили на предшествовавшие; тут шло дело не о взаимных распрях государей, исход которых почти ничего не изменял в судьбе народов, а об изменении всей социальной системы, о перерождении человеческих обществ в понятиях, нравах, основных законах. Питт справедливо называл революционные войны "борьбою вооруженных мнений". Обращение к народам сделалось существенно нужным, и если союзники пренебрегали этой мерой, то Французы прибегали к ней постоянно. Суворов придержался их примера. Он призывал Итальянцев к оружию за Бога, веру, законные правительства, на защиту собственности каждого, частного и общего спокойствия; указывал на чрезмерные поборы, налоги и систематические насилия Французов; на горести и бедствия, внесенные революционерами в мирные дотоле страны, под предлогом свободы и равенства. Обещая освобождение Италии от всех этих бед, он требовал содействия всех сословий и предостерегал, что сторонники Французов, которые будут упорствовать в своих замыслах, подвергнутся расстрелянию, а имения их секвестру.

Воззвание Суворова не осталось пустым документом; оно, как семя, пало на подготовленную почву, которую представляла из себя большая часть итальянского народа, особенно сельское население. Народные восстания сделались вскоре заурядным явлением, прямым следствием отступления Французов или появления союзных войск; последние почти всюду были встречаемы как защитники и избавители. Конечно, одни слова значат мало, и победы союзников послужили главною силой, поднимавшей мирное население; но победы служили продолжением прокламации, убеждая, что в настоящем случае слово ладится с делом.

Апреля 5, в Валеджио, представлялись Суворову австрийские генералы. Некоторые писатели свидетельствуют, что и генералы, и вообще австрийские войска ожидали Суворова в Италии с добрыми надеждами, приняли его с полным доверием. Со своей стороны и он был с ними ласков и любезен, выказал особенную приветливость по отношению к Меласу и Краю, а последнему даже сказал, что тот открыл ему путь к дальнейшим победам. Познакомившись с генералами, Суворов пожелал видеть и войска, для чего все, что можно, было собрано из ближайших окрестностей Валеджио на смотр. Более часа пристально и внимательно всматривался он в проходившие перед ним войска и, когда смотр кончился, сказал окружавшим: "шаг хорош, - победа!" 2.

Войска австрийские были действительно во многих отношениях хороши, и Край между австрийскими генералами итальянской армии занимал но своим боевым качествам едва ли не первое место, но в отзыве главнокомандующего все-таки была преувеличенная похвала, весьма понятная и даже необходимая для первого знакомства. В близком кружке Суворов был не так снисходителен и, хваля распоряжения и действия Края при Маньяно, он однако указывал на неполноту одержанной победы, насмешливо говоря; "но вдруг нечистый дух шепнул - унтеркунфт, - и преследование разбитых Французов остановилось". 3 Вообще, при присущих австрийской армии понятиях о военном искусстве и боевых требованиях, войска и особенно генералы австрийские далеко не подходили под Суворовский идеал. С первых же своих шагов он открыл в них основной порок - "немогузнайство", которое тотчас же и окрестил соответствующим немецким словом, составленным из нескольких - "нихтбештимтзагерство"; затем появились и другие выражения, никогда Немцами не слыханные, созданные иронией Суворова. Вследствие различий между Австрийцами и (особенно Суворовской школы) Русскими, потребовались немецкие слова для выражения понятий, которых в русском военном лексиконе Суворова не было. К числу таких слов относилось и вышеприведенное "унтеркунфт", что значило теплый уголок, удобное помещение, кабинет, или в переносном смысле спокойствие, комфорт, - вообще все противуположное условиям военного времени и боевой службы. Впоследствии прибавились к этим словам и некоторые другие.

Так как обстоятельства, со времени сражения при Маньяно, успели измениться, и теперь ошибку Края исправлять было уже поздно, то Суворов не перешел в наступление тотчас же, а решился выждать два дня приближавшейся части русских войск и немного подучить Австрийцев. В прежние войны он пользовался, можно сказать, моментами для боевой подготовки тех из своих войск, которые не состоя под его начальством в мирное время, не имели случая усвоить его боевых правил. Тем более это было необходимо теперь, когда шло дело о войсках чужих, выдержавших несколько лет неудачной войны. Поэтому русские офицеры были разосланы в австрийские полки с целью передачи им Суворовских требований. Кроме того, пользуясь свободным временем, Шателер предложил Суворову произвести рекогносцировку. Австрийцы были очень пристрастны к рекогносцировкам, демонстрациям, ложным атакам и прочему, что прямо противоречило Суворовской военной теории. Поэтому предложение Шателера было принято очень неблагосклонно. "Рекогносцировки"? возразил с досадою Суворов, может быть под недавним впечатлением разных венских ходов и подходов: "не хочу; они нужны только для робких и предостерегают противника; кто хочет найти неприятели, найдет и без них... Штыки, холодное оружие, атаки, удар - вот мои рекогносцировки". Шателеру вероятно впервые привелось услышать такое резкое осуждение излюбленных Австрийцами приемов, но он скоро должен был убедиться, что под прихотливою манерою выражаться, чудаковатый фельдмаршал скрывал замечательно верный военный взгляд.

Австрийцам очень не понравилось распоряжение Суворова об обучении их полков русскими офицерами, на которых они смотрели несколько свысока. Помимо уровня офицерского образования, который в русской армии был гораздо ниже, русские войска и во многом другом уступали австрийским. В них не было генерального штаба в надлежащем его значении, ни правильно организованных штабов для больших частей войск - прибыли войска без собственного интендантства, которое условлено было заменить австрийскими соответствующими учреждениями. Армия была обременена обозами, материальная часть артиллерии отличалась тяжеловесностью и другими недостатками, так что вновь введенные облегченные орудия не составили заметного улучшения; артиллерия и кавалерия значительно уступали пехоте в боевых качествах. Русские войска, не исключая и пехоты, не могли похвастать и своим обучением; оно было тщательное, но одностороннее и не полное; налегали преимущественно на первоначальное строевое образование солдата и на маневрирование небольшими частями; обучение действиям большими единицами оставалось пренебреженным. Пристрастные писатели, изображающие дело по внушениям предвзятой мысли, идут дальше и утверждают, что русские войска отличались отсутствием всякого обучения, заменяя его дикою, фанатическою храбростью. Это преувеличение, не выдерживающее критики, вместе с тем косвенно высказывает истину, что победная репутация русских войск была велика в Европе, а если прибавить к ней знаменитое имя Суворова и принять в соображение, чему именно приказано было обучать Австрийцев, то окажется, что разве только щекотливость национального чувства могла внушить австрийским офицерам неудовольствие на распоряжение Суворова. Как бы то ни было, они должны были повиноваться 4.

Не довольствуясь рассылкою инструкторов, Суворов, как некоторые свидетельствуют, составил несколько небольших наставлений в виде приказов но войскам. Делалось это с целью развития в боевых упражнениях Австрийцев смелости и отваги и ослабления привычек педантизма и робости. Не вводилось никаких усложнений, не затрогивался устав в ширине его программы, а только учебные цели превращались в боевые средства, и сосредоточивалось обучение на тех из них, которые, по Суворовским понятиям, были существенны и вели кратчайшим путем к победе. Была уже раньше изложена система Суворовского обучения; эта система сокращалась до минимума и сводилась к небольшому числу эволюций. Однако, приводя Австрийцев к штыку и сабле, как к решителям победы, Суворов не ограничивается атакой и ударом, а дает короткие наставления и по другим предметам, даже такого общего смысла, как сознательное отношение каждого служащего к службе. Встречаются тут, в тактических приемах, и некоторые перемены против "Науки побеждать", вследствие изменившихся частностей в условиях боя. Но Суворовские взгляды и требования до того не подходили к общепринятому шаблону, что повергли Австрийцев в большое изумление, чему отчасти способствовала и внешняя сторона наставлений - отрывочный, лаконический, неправильный язык. (См. Приложение IX) 5.

Подготовка австрийских войск продолжалась всего два дня, и повторение предполагалось в будущем, при дневках и других остановках; по крайней мере так было приказано. Впрочем нельзя принять за несомненное, что все вышеизложенное было сделано Суворовым именно в Валеджио. Вернее допустить, что он, следуя своему нетерпеливому характеру, приступил тут к обучению Австрийцев или сделал лишь первоначальные к тому распоряжения; самое же дело могло быть здесь, по краткости времени, лишь затронуто или начато, к чему нам и придется вернуться вскоре.

Апреля 7 подошли все русские войска, составлявшие дивизию генерал-лейтенанта Повало-Швейковского; на следующий день армия двинулась тремя колоннами к р. Киезе, по 9 число простояла опять на месте. В голове всех колонн посланы были казаки; к австрийскому авангарду присоединен Багратион: русскому корпусу Розенберга придано несколько австрийских эскадронов, в том числе 4 от полка Карачая, старого знакомца и любимца Суворова. Апреля 10 армия направилась к реке Мелле.

Суворов ежеминутно ждал встречи с Французами; из заметок его видно, что эта первая встреча с новым, незнакомым доселе неприятелем сильно его занимала и даже несколько заботила. Он считал дни, соображая время присоединения к армии следующей русской дивизии; припоминал действия принца Савойского в этих местах в начале столетия. Но Французы отступали к Адде, истребляя или бросая из запасов все то, чего не могли поднять, и удерживая в своих руках лишь тыльные крепости. Первым таким пунктом на пути союзников была Брешиа, значительный город с цитаделью. Понимая цену впечатления, которое должна была произвести первая его боевая встреча с Французами, Суворов приказал штурмовать Брешию, если она не сдастся добровольно, и поручил это дело Краю. Австрийцы подойдя к городу, открыли по нем артиллерийский огонь и заняли командующие высоты с северной стороны; Багратион расположился с западной и преградил Французам пути отступления. Французский генерал Бузэ не мог с малыми силами оборонять обширного города, а потому отступил в цитадель. Жители города, раздраженные поборами и насилиями Французов, отворили союзникам городские ворота и опустили мосты, а сами бросились грабить дома французских сторонников и рубить деревья вольности. Австрийцы и Багратион одновременно вошли в город и стали готовиться к штурму цитадели, так как на предложение сдаться - Бузэ отвечал выстрелами. Однако Французы не выдержали. Видя деятельные приготовления и догадываясь, что они делаются не для одного только устрашения, Бузэ изменил свое первоначальное намерение и после нескольких часов канонады сдался, не дождавшись атаки, безусловно. Гарнизон вместе с госпиталем оказался в 1264 человека; орудий союзникам досталось 46.

Дело было не крупное, но в смысле первого шага важное. В Вене были довольны, в Петербурге тоже. Находясь в Павловске при получении этого известия, Император Павел приказал отслужить в придворной церкви благодарственный молебен и потом провозгласить многолетие "победоносцу Суворову-Рымникскому". Такой же молебен отслужен и в Петербурге; кроме того Государь удостоил Суворова очень милостивым рескриптом. "Начало благо", писал он: "дай Бог, чтобы везде были успехи и победа. Вы же, умея с нею обходиться, верно и в службе нашей ее из рук ваших не выпустите, в чем поможет вам успеть особенная и давнишняя личная привязанность её к вам самим". Награждая, по представлению Суворова, отличившихся и во главе их князя Багратиона, Государь велел всем офицерам, бывшим в деле, объявить монаршее благоволение, а унтер-офицерам и рядовым выдать по рублю. "Дай Бог им здоровья", говорилось в конце рескрипта: "а бить неприятеля станем; этого дела они были и будут мастера". Государь выразил свое внимание к Суворову еще и другим путем. Когда, при возглашении фельдмаршалу многолетия после молебна, молодой граф Аркадий, растроганный и смущенный такою неожиданностью, бросился перед Императором на колени и поцеловал его руку, то Государь похвалил его сыновние чувства и велел ему ехать в Италию, к отцу, сказав: "учись у него, лучше примера тебе дать и в лучшие руки отдать не могу".

В донесении Суворова взятие Брешии приукрашено; город назван крепостью на том основании, что окружен каменною стеной с башнями; кроме того сказано, что цитадель производила 12 часов артиллерийский огонь и сдалась лишь "по упорном сопротивлении". Стилистические прикрасы впрочем не скрывают истинного хода дела, да и сам Суворов в донесении говорит, что в русских войсках убитых и раненых не было. Этот первый нанесенный Французам удар, так дешево стоивший, дал в руки союзников литейный завод, обеспечил сообщение армии с Тиролем и, главное, произвел нравственное влияние на весь край в ущерб французам и их приверженцам. Порядок был восстановлен в городе не без труда, однако Суворов, зная подвижной темперамент Итальянцев, приказал обезоружить жителей всей области, учредив в ней прежнее правление.

Союзная армия продолжала наступление к р. Мелле. Порядок походных движений был предписан Суворовым в общих чертах тот же, который практиковался у него в прежних войнах, с выступлением ночью и с частыми роздыхами; расчет приводился к тому, чтобы в 14 часов войска могли сделать до 30 верст. Однако, на самом деле, это удавалось далеко не всегда: пересеченная местность, дождливая погода, частые переправы и недостаток распорядительности сильно замедляли движение. Предположенные 14-часовые переходы требовали часто гораздо больше времени и сопровождались беспорядками в роде столкновения колонн и проч., а иногда войска и в целые сутки не доходили до назначенного для ночлега пункта. В особенности оказался трудным один из переходов, когда войска не попали на переправу по маршрутам, переходили реку под проливным дождем, промокли до костей и сильно утомились. В некоторых австрийских полках послышались жалобы на форсированные марши, раздался ропот, даже между офицерами. Это дошло до Суворова. Он очень рассердился, тем более, что Мелас, командовавший колонною, был как бы за одно с недовольными, потому что чувствуя себя нездоровым, решился остановить войска, не выполнив маршрута, и дать им время обсушиться. Суворов написал ему грозное и вместе с тем саркастическое письмо, начав его словами: "до моего сведения дошли жалобы на то, что пехота промочила ноги". Далее говорится, что "за хорошею погодой гоняются женщины, петиметры и ленивцы"; что "большой говорун, который жалуется на службу, будет как эгоист отрешен от должности"; что "у кого здоровье плохо, тот пусть и остается назади". Письмо кончается словами: "ни в какой армии нельзя терпеть таких, которые умничают; глазомер, быстрота, натиск, - на сей раз довольно". Кроме того есть свидетельство, будто Суворов, желая внушить Австрийцам понятие о быстроте, как о требовании нормальном, повседневном, а не исключительном, - приказал избегать употребления слов "форсированный марш" и стал остерегаться перемешивания русских войск с австрийскими, допуская постоянное исключение только для казаков в голове австрийских колонн, ибо считал их для такого рода службы незаменимыми 6.

Армия продолжала наступление, но ни на Мелле, ни на Олио Французов не нашла; остался только небольшой ариергард одной из французских колонн у Палоцоло. Правая колонна союзной армии, в голове которой шел русский генерал Повало-Швейковский со своей дивизией, двигалась по этому направлению. Узнав, что переправа в руках Французов, Швейковский остановил колонну и сам поскакал к авангарду Багратиона; после перестрелки Французы отступили. Суворов сделал замечание Швейковскому, за остановку колонны вместо ускорения её движения, и приказал: "сие дневное правило внушить строго всем начальникам". Устройство переправы заняло не мало времени; первым перешел реку полковник Греков с казаками, погнался за неприятельским ариергардом и вслед за ним ворвался в гор. Бергамо. Появление казаков было такое внезапное, что Французы не успели даже укрыться в цитадель; казаки завладели и городом и цитаделью, захватив в плен до 130 Французов, взяв знамя, 19 осадных орудий, много ружей и военных запасов. Апреля 14 армия подошла к Адде и расположилась в виду неприятельских постов противуположного берега; авангард Багратиона продолжал преследование Французов на Лекко. В это же время один из австрийских генералов занял Крему, другой подступил к крепости Пицигетоне. Края Суворов еще раньше отправил в Валеджио для командования войсками, оставленными в тылу, и для блокады крепостей, занятых Французами.

По прибытии на Адду, французская армия имела под ружьем не больше 28,000 человек; но Шерер решился тут держаться, чтобы успеть присоединить к себе прочие войска с оконечностей флангов и сохранить связь с корпусами, действовавшими в Альпах и в средней Италии. Он рассчитывал на выгодность своего оборонительного положения, так как река широка и глубока, бродов имеет очень мало и в верхней своей части, до Кассано, течет в возвышенных, крутых берегах, из коих правый, занятый Французами, командует левым. Но Шерер не сумел воспользоваться выгодами этой естественной оборонительной линии, растянув свои незначительные силы почти на 100 верст. Союзная армия, силою в 48 или 49,000, хотя также протянулась по Адде от Пицигетоне до Лекко, однако Суворов мог двинуть 35,000 против неприятельского центра, следовательно имел совершенно достаточные силы для прорыва. Диспозициею своею на 15 число он назначил австрийской дивизии Отта устроить переправу у Сан-Джервазио, против Треццо; вслед за ним должны были переправиться главные силы, а Меласу с дивизиями Кейма и Фрелиха приказано было оставаться у Тревилио, в виде резерва, впредь до особого приказания.

Предположение это было отменено вследствие донесения Багратиона о сильном занятии Французами своего крайнего левого фланга при Лекко. Суворов задался мыслью, что там находится целая дивизия Серюрье, тогда как она была растянута от Лекко до Треццо и занимала Лекко небольшим лишь отрядом. Движение части войск, ближайших к Лекко, было поэтому остановлено, для подкрепления в случае нужды Багратиона, и переправа армии отложена. До полудня 15 числа Багратион атаковал город, обнесенный каменною стеной и защищаемый 4 батальонами и 1 эскадроном; кроме того с противоположного берега действовала французская батарея. Одну колонну он повел прямо на город, другую послал в обход, третью оставил в резерве; небольшую часть расположил против моста, защищенного укреплением. Первая атака не удалась; Багратион ввел в дело резерв, и Французы были выгнаны, но заметив с высот малочисленность русского отряда, перешли снова в наступление, вытеснили в свою очередь Русских и стали грозить им отрезанием пути отступления. Багратион прикрылся густою цепью застрельщиков и спешенных казаков и послал за подкреплением. Как раз вовремя приехал на обывательских подводах Милорадович с одним батальоном, а затем подоспели еще два с Повало-Швейковским. Город был занят вторично, французская кавалерия, врезавшаяся в русскую колонну, переколота штыками до последнего человека. Неприятель, упорствуя в своих усилиях, послал с той стороны реки отряд на лодках, для высадки в тылу Русских, но русская полевая артиллерия, там остановленная дурными дорогами, отбила вместе со своим прикрытием и эту попытку.

В один из моментов боя, вероятно в начале, до прибытия подкрепления, Русские пытались атаковать и мост, но были отбиты. Этого обстоятельства нет в официальном донесении, но про него упоминают иностранные писатели, притом некоторые с пафосом, как о первой встрече Французов с "варварами", и означенною неудачною атакой Русских ограничивают все дело при Лекко. С русской же стороны идет известие, что французский батальон просил пардона, а когда подошли Русские, то встретил их огнем 7. Во всяком случае попытка эта вероятно была сделана, так как занятие моста должно было входить в цели боя; если же она не повторилась, то надо думать потому, что бой затянулся до вечера. А ночью австрийский генерал Вукасович, принадлежавший вместе со Швейковским и Багратионом к правой колонне союзников, приблизясь верст на 12-13 к Лекко, начал там (у Бривио) устраивать переправу. Тогда Русским нечего было уже делать в Лекко, и они отошли несколько верст назад. Французская потеря убитыми и ранеными неизвестна; пленными она простиралась до ста человек; у Русских убитых и раненых в этом упорном деле насчитано 365 человек.

Нельзя не упомянуть про прекрасный поступок Милорадовича в бое при Лекко. Будучи старше Багратиона в чине и прибыв к нему на помощь с батальоном, он предоставил Багратиону кончить дело, обещавшее успешный исход, сказав при этом, что здесь не место считаться старшинством. Суворов лично благодарил Милорадовича за его поступок, упомянул о нем в донесении Государю и объявил в приказе по армии.

Таким образом, выжидая результатов столкновения, происшедшего на крайнем правом фланге, Суворов оставался все 15 число в бездействии. Обстоятельство это никакого существенного ущерба последующим операциям не нанесло, вследствие невозможности сосредоточения в короткое время растянутых французских войск. Попытка к такому сосредоточению была сделана, но поздно. В этот самый день, 15 апреля (Числа обозначены в настоящем сочинении везде по старому стилю), получено было из Парижа увольнение Шерера от звания главнокомандующего, а вместо него назначен состоявший на лицо при армии генерал Моро. Во всю эпоху революционных войн, Франция, выставившая столько военных дарований, имела все-таки мало таких способных генералов как Моро, который не мог идти в сравнении только с одним Бонапартом. Он пользовался общим уважением, особенно в армии, был человек умный и образованный и хотя не отличался особенной предприимчивостью и отвагой в военных предприятиях, но зато обладал устойчивостью характера, хладнокровием, самообладанием при всяких обстоятельствах, был неизменно-ровен и никогда не увлекался впечатлением минуты. Назначение Моро на место всеми нелюбимого Шерера было принято французскою армией с живою радостью и много прибавило ей нравственной мощи. Сам Суворов отзывался постоянно с уважением о Моро и, узнав о замене им Шерера, изъявил удовольствие, что вместо "шарлатана" будет иметь своим противником истинного военного человека, а добытые в бою с ним лавры окажутся и более прочными, и более блестящими.

Но декрет Французского правительства о назначении нового главнокомандующего пришел слишком поздно. Моро не мог уже вовремя исправить ошибок своего предместника: перед лицом его находился энергический противник, знавший цену времени. Однако Моро не сложил рук в бездействии, немедленно сделал распоряжение о передвижении войск и, получив донесение о приготовлениях Вукасовича к переправе при Бривио, послал генералу Серюрье приказание - оставить у Треццо один батальон, а с прочими войсками дивизии идти к Бривио.

Опоздай Суворов еще одним днем, он встретил бы за Аддой совсем не то, что оказалось утром 16 числа. Ошибка эта была возможна, так как бой при Лекко затянулся до позднего вечера, и расстояние оттуда до главной квартиры было значительное. Но Суворов ее не сделал, ночью приказал всем казачьим полкам немедленно идти от князя Багратиона к Сан-Джервазио и велел сейчас устраивать в этом пункте переправу. Секендорфу, завладевшему уже Кремой, назначено переправляться на завтра в Лоди, а Меласу атаковать предмостное укрепление у Кассано. За Меласом должны были идти русские войска с самим Суворовым 8.

Место для переправы выбрано было выше Треццо, против Сан-Джервазио, самое неудобное. Одно из близких к Суворову лиц и некоторые его историографы говорят, что сделано это нарочно, дабы отвлечь от избранного пункта внимание Французов. Это очень похоже на правду 9. Изгиб реки, чрезвычайно быстрое здесь течение, утесистые берега, - все это по общепринятым понятиям делало наводку моста в указанном месте невозможною, особенно ночью, и действительно, понтонерный офицер прислал в этом смысле донесение, не в состоянии будучи спустить понтоны с высокого утесистого берега на воду. Но туда поехал Шателер и принял решительные меры: начатая в полночь работа была к 5 часам утра окончена. Тотчас же стали переправляться передовые войска и, когда перешло несколько рот егерей и несколько сотен казаков, - французский батальон, стоявший в Треццо, спохватился, но уже не мог исправить своей оплошности. Мало того, казаки обскакали его с тыла и он едва успел отступить. Моро, убедившийся теперь, что именно в этих местах союзники положили вести свою главную атаку, поскакал к дивизии Гренье, которая со стороны Кассано стала подходить к Поццо и Ваприо, ниже Треццо, но едва не попал сам в руки казаков. Он приказал генералам Гренье и Виктору ускорить движение на позицию между Поццо и Ваприо, а Серюрье послал приказание - остановиться там, где посланный его застанет.

Гренье с частью своей дивизии остановил быстрое движение генерала Отта, который имел под рукою еще очень мало войск; затем Французы, усилившись подошедшими батальонами, перешли в наступление. Шателер приспел с головными частями двигавшихся к полю сражения войск, причем австрийской кавалерии отдано было Суворовым приказание - не ждать сбора каждого полка, а атаковать неприятеля отдельными эскадронами, по мере их прибытия, что показалось Австрийцам очень странным 10. Но и это подкрепление не остановило Французов, пока донской атаман Денисов, собрав свои полки, не ударил вместе с венгерскими гусарами на левый фланг неприятеля; лишь тогда пехота была опрокинута и прогнана к Поццо. Тем временем подоспело еще несколько австрийских частей, бой усилился, Поццо и Ваприо были взяты. Моро потерял надежду удержаться на позиции до прибытия Виктора и велел отходить на новую позицию между Кассано и Инцаго, тем паче, что в тылу Французов, со стороны Кассано, раздавалась сильная канонада. Там, согласно диспозиции, Мелас с утра повел атаку; Французы держались однако крепко, в продолжение 5 часов, в предмостных укреплениях и за каналом, составлявшим фронт их позиции. Суворов приказал Меласу выбить их во что бы то ни стало. Мелас выставил большую батарею, навел через канал мост, взял штурмом тет-де-пон на Адде, и Австрийцы ворвались в Кассано вслед за бежавшими Французами, которые не успели даже поджечь мост и свести с укреплений орудия. Из Кассано Австрийцы продолжали движение в поле и таким образом очутились в тылу Французов, ретировавшихся от Ваприо. Прямой путь отступления на Милан был республиканской армии отрезан, и она перешла на другие, более кружные дороги.

Потери обеих сторон в этом 12-часовом бою были большие, но, как и следовало ожидать, очень не равномерные. Союзники лишились свыше 1000 человек убитыми и ранеными; французы гораздо больше, сколько же именно - определить трудно по разноречивости известий; во всяком случае не меньше 3000 человек, считая тут же около 2000 пленных; кроме того в руках союзников осталось 19 французских орудий и знамя. Потеря эта без сомнения сильно бы возросла, если бы Французы были безотложно и деятельно преследуемы; но обе колонны австрийской армии остановились на поле выигранного сражения в полном изнурении, и за Французами пошли одни казаки.

В сражении при Ваприо - Кассано действовали одни австрийские войска, из русских принимали в нем участие только казаки. Делом при Ваприо - Поццо управлял маркиз Шателер 10; сам Суворов оставался на левой стороне Адды, как предполагалось вначале, по диспозиции. Принимая в соображение это обстоятельство, а также и то, что наибольшая настойчивость и энергия замечаются в действиях войск Меласа, следует полагать, что Суворов находился именно в этом пункте.

Кроме удачной переправы двух колонн австрийской армии у Кассано и Треццо, благополучно совершена и переправа Вукасовича у Бривио. Войска Серюрье разрезаны были таким образом надвое; северная часть едва успела отступить в Комо и чрез Лугано к Лагомаджиоре; другая, в числе 3000 человек с самим Серюрье, осталась ниже Бривио у Вердерио, исполняя приказание Моро - остановиться там, где оно застанет. Другого распоряжения затем Моро прислать уже не мог, так как атака союзников у Поццо и Ваприо отрезала его от Серюрье. Находясь в совершенной неизвестности о происходящем, слыша гул выстрелов и справа и слева, Серюрье не знал на что решиться и так простоял в своей позиции весь день. Между тем он находился в каких-нибудь 7-8 верстах от Ваприо, и появление его в тылу сражавшихся союзников могло бы причинить им большие затруднения; наконец, при недостатке решимости на такой шаг, он все-таки мог спасти свой отряд, отретировавшись на Монцу. Но он предпочел оставаться на своей позиции, усилив ее несколькими укреплениями, и таким образом сам напросился на катастрофу 11.

После победы 16 числа, все союзные войска направлены были к Милану, Вукасовичу приказано идти туда же от Бривио чрез Монцу, а за ним и Розенбергу. Вукасович выступил 17 числа рано утром и передовыми войсками своими неожиданно наткнулся на отряд Серюрье. Французам предложено было положить оружие, но получен отказ. Тогда Вукасович, имея под своим начальством до 7000 человек, атаковал позицию Французов с правого фланга и тыла. Серюрье упорно дрался и даже сам пытался атаковать Австрийцев во фланг, но заметив двигавшиеся вдали войска Розенберга, убедился в безнадежности своего положения и капитулировал. Кроме 250 генералов и офицеров, отпущенных затем во Францию с обязательством не служить против союзников до конца кампании, оказалось у Серюрье до 2700 нижних чинов и 8 орудий.

Этим завершился переход союзников чрез Адду. "Тако и другие реки в свете все переходимы", писал Суворов Разумовскому в Вену и называл Адду Рубиконом на дороге в Париж. Вообще он был доволен делами на Адде, хвалил Императору Павлу Меласа за штурм Кассано, выставлял особенно храбрость Донских казаков и атамана их Денисова, Разумовскому писал, что "Мелас действует похвально", одобрительно отзывался об Австрийцах, которые "бились хватски холодным оружием", хвалил венгерских гусар 12. Известие о победах на Адде было принято и в Петербурге, и в Вене с восторгом. Император Франц благодарил Суворова рескриптом; император Павел двумя. Все лица, представленные Суворовым, получили награды; нижним чинам приказано выдать по рублю; Суворову пожалован бриллиантовый перстень с портретом Государя. "Дай Бог вам здоровья", писал Павел I: "о многолетии вашем опять вчера молились в церкви, причем были и все иностранные министры. Сына вашего взял я к себе в генерал-адъютанты со старшинством и с оставлением при вас; мне показалось, что сыну вашему и ученику неприлично быть в придворной службе". Поздравительных писем от своих знакомых и от разных лиц Суворов получил кучу.

Французы быстро отступали на Павию и чрез Милан на Буфалору; но их опережали вести о происшедшем разгроме. В столице Цисальпийской республики, Милане, произошло страшное смятение; члены Цисальпийской директории, Французы, их приверженцы и вообще горячие республиканцы, бросились бежать в Турин, под покровительством отступавших французских войск. Хотя для путевых сборов беглецы имели лишь несколько часов времени, следовательно не могли забрать с собою слишком много тяжестей, однако транспорт все-таки образовался такой большой, что сильно затруднил движение французской колонны, следовавшей на Турин 11. Как только Французы вышли из Милана, оставив в цитадели 2400 гарнизона, а в городе больше 400 больных и раненых, - появились казаки, в числе нескольких сотен. Найдя городские ворота запертыми, они стали их отбивать и потом ворвались в улицы. Здесь встретили они французских офицеров и солдат, которые вышли из цитадели или не успели еще туда войти; произошло несколько мелких схваток и забрано больше 30 пленных. Затем, очистив город от Французов, казаки окружили цитадель и таким образом провели ночь. Появление казаков произвело народное восстание; противники Французов бросились истреблять всякие наружные знаки и эмблемы республиканского правления и преследовать тех из выдающихся республиканских деятелей, которые не выехали из города. Казакам же пришлось оберегать и защищать преследуемых 13.

Через несколько часов после казаков, вошел в город Мелас с передовыми австрийскими войсками и был принят восторженно. Суворов тоже приближался к Милану, но остановился в нескольких верстах, отлагая свое вступление в город до утра, так как было уже поздно. Рано утром 18 числа, в Светлое Христово Воскресенье, громадные толпы повалили за город, с духовенством во главе, которому предшествовали кресты и хоругви. Австрийские войска уже двигались к городу; встреча произошла на дороге. Суворов слез с коня, подошел к архиепископу, принял благословение, приложился к распятию, поцеловал руку архипастыря и сказал несколько слов, приличных случаю. Продолжая путь в сопровождении войск и возвращавшегося вместе с ними народа, Суворов был встречен у городских ворот Меласом, причем произошел комический случай: видя, что фельдмаршал хочет его обнять, Мелас потянулся к нему с лошади, но потерял равновесие и свалился наземь. Вступление в город было еще торжественнее загородной встречи 10. День стоял ясный, теплый и притом праздничный; улицы, окна, балконы, даже крыши были полны зрителей; гудел гул от приветственных кликов и громогласных изъявлений восторга. В этих заявлениях радости было много искренности: дворянство, духовенство видели в Суворове восстановление прежних своих прав и привилегий; сословие торговое и промышленное чаяло освобождения от насильственных займов и непомерных налогов; прочие либо приветствовали восстановление порядка, отвечавшего их понятиям II интересам, либо следуя прирожденной впечатлительности, увлекались обстановкой и примером, заразительным для подвижного темперамента. Суворову оказан был в Милане совершенно такой же блестящий, шумный прием, как три года назад Бонапарту, и конечно значительная доля восторженно встречавших и приветствовавших, состояла в обоих случаях из одних и тех же людей 11. Тогда возбудительно действовали увлечение утопией, фанатизм свободы, равенства и братства; теперь - религиозный фанатизм и разочарование, как последствие не сбывшихся чрезмерных надежд и ожиданий.

В ряду причин действовало впрочем и любопытство. Суворов и Русские представляли собою явление не обычное, не такое, как соседи Италии - Французы и их генерал Бонапарт, имевший, так сказать, только вчерашнюю известность. О Суворове же давно говорили и писали; его военные подвиги отличались блеском и эффектностью, его странности придавали ему особенность, которой никто другой не имел, а потому могучее южное воображение рисовало его образ в фантастических очертаниях. Почти в такой же степени возбуждали в Итальянцах любопытство русские войска, прибывшие на другой день, но в настоящий момент представляемые казаками. Северные люди, жившие в снегах и льдах, исполины с диким видом, варвары с непонятными обычаями и особенностями, - такими изображала Русских народная фантазия не в одной Италии. Всех озадачивали благочестие и набожность Русских, крестившихся у каждой церкви; казались совершенно непонятными троекратные поцелуи, которыми они обменивались между собою при встречах и даже наделяли ими Итальянцев, принимавших это приветствие с тупым изумлением. Всякая мелкая особенность этих новых людей привлекала на себя внимание и объяснялась на разные лады.

Фокусом общего внимания был разумеется Суворов, а между тем он, как многие повествуют, подшутил над Миланцами довольно бесцеремонно. Он ехал позади встречавшего его духовенства, верхом, в сопровождении Шателера и двух адъютантов, а предшествовали духовенству остальные высшие чины армии, во главе которых находилось двое - генерал Ферстер и статский советник Фукс в шитом мундире дипломатического чиновника. Фукс, изображая из себя Суворова, любезно раскланивался на обе стороны, за что потом Суворов его и благодарил. Едва ли однако все происходило так, как сказано. Суворову естественно надо было ехать или впереди, или назади всех, что он и сделал, выбрав последнее и взяв в свою свиту немного лиц вовсе не для того, чтобы стушеваться в процессии, а скорее напротив. Понятно также, что народ встретил криками Фукса и Ферстера, как первых, не зная кто они, и так как Фукс счел долгом отвечать на приветствия, то многие и могли быть введены в заблуждение, приняв его за Суворова. Раскланивался впрочем не один Фукс, а также и Ферстер, чего он не делал бы, если бы заранее было условлено - предоставить Фуксу роль Суворова. Вышеприведенное объяснение этого случая просто выдумано, как и многое другое. А что Суворов благодарил потом Фукса словами: "спасибо, хорошо раскланивался, помилуй Бог как хорошо", то во-первых едва ли Суворов мог и видеть Фукса с его поклонами, будучи отделен от него значительною частью процессии, а во-вторых в благодарности его слышна шутливая ирония. Так надо полагать между прочим потому, что в одном частном письме, несколько месяцев спустя, мы находим довольно явственный намек на то, что Суворов был не совсем доволен происшедшей при въезде его в Милан мистификацией 14.

Квартира Суворову была отведена в доме, где перед тем останавливался Моро. Хозяйка дома пригласила к себе в тот вечер большое и избранное общество; явился на приглашение и Суворов. Он был учтив, любезен, остроумен; ответы и возражения его отличались меткостью и сарказмом, но не стало дело и за причудливыми выходками. В тот же вечер ожидали Суворова и в театре, где была подготовлена блистательная ему встреча, но он не поехал. С наступлением темноты весь город был иллюминован.

На следующий день назначено было торжественное молебствие; войска выстроились по городским улицам шпалерами. Между двумя их рядами, в парадной позолоченной карете, поехал Суворов в собор; как и накануне, он был в австрийском фельдмаршальском мундире, при всех знаках отличия. При входе в церковь, архиепископ встретил его в полном облачении, с крестом в руке, и призвал Божие благословение на предстоящем ему поприще. Суворов отвечал немногими словами, по-итальянски, прося молитв. Пройдя в собор, он преклонил колена и отказался занять приготовленное ему почетное место на возвышении, обитое красным бархатом с золотом. Огромный собор был совершенно полон молящимися и любопытными; богослужение шло с внушительной торжественностью. Когда Суворов вышел из собора, многие из народа стали бросать ему под ноги венки и ветви, становились на колена, ловили его руки или полу платья. Растроганный Суворов прослезился, благословлял каждого, благодарил, советовал молиться Богу, испрашивая у Него спасения. "Как бы не затуманил меня весь этот фимиам", говорил он потом: "теперь ведь пора рабочая" 15.

В этот день у него назначен был парадный обед; когда стали съезжаться гости - почетные жители и австрийские генералы - Суворов со всеми христосовался. Тогда же ему представлены были три пленные французские генерала, в том числе Серюрье; Суворов принял их весьма ласково, пригласил к столу и также похристосовался, заставляя их по-русски отвечать: "во истину воскрес". За столом, когда он изъявлял сожаление, что русских войск не было при торжественном вступлении в Милан, вошел Розенберг и доложил, что его корпус прибыл и расположился лагерем близ города. С французскими генералами Суворов беседовал преимущественно о кампаниях последних лет и очаровал их любезностью, особенно Серюрье. Последний заметил к слову, что нападение Русских на войска его дивизии (вероятно при Лекко) было слишком смелое; Суворов с тонкой иронией отвечал: "что делать; мы, Русские, без правил и без тактики: я еще из лучших". Рассказывают также, что прощаясь с Серюрье, он сказал, что надеется увидеться с ним в Париже. Это не было хвастовством или фанфаронством; Суворов действительно надеялся (о чем и писал Разумовскому) в будущем году дойти победоносно до столицы Франции. Мог ли ему в то время придти в голову, после такого начала кампании, постигший ее исход 16?

Миланский прием не затуманил голову Суворова, который даже не считал его вполне искренним; по крайней мере, принимая представителей города, он поблагодарил их за прием и пожелал, чтобы их чувства отвечали внешним заявлениям 2. Да и дело не было далеко еще окончено: в цитадели сидели Французы, и австрийско-русские войска заняли под городом три главные дороги, а один отряд бивакировал на городской площади. Суворов объявил Цисальпийскую республику не существующей и учредил временное правление, впредь до получения распоряжений из Вены, так как до Кампоформийского мира Австрия владела большею частью Ломбардии. Все остальное он предоставил барону Меласу, как лицу, снабженному от австрийского правительства известною долею доверия и полномочий. Мелас тотчас же завел в Милане австрийские полицейские порядки, обезоружил и распустил народную гвардию, запретил ношение цисальпийского военного мундира, ввел в обращение билеты венского банка и проч. Была еще издана в Милане, за подписью Суворова, напыщенная прокламация к войскам Французской республики; но она принадлежала не ему, а исходила из Вены и имела характер стереотипный, так как появлялась еще раньше, на других театрах войны. Воззвание это, как и следовало ожидать, прошло вполне бесследно.

В две недели, со времени открытия военных действий, было сделано много: не только в Ломбардии, Романьи и Легатствах отозвались победы на Адде и занятие Милана, но они не остались без влияния и на отдаленные части Италии. Везде сторонники Французов были обескуражены, а противники их подняли голову и стали смелее; местами подымались грозные народные восстания; местами происходили первоначальные вспышки и делались попытки, хотя слабые, но показывавшие поворот народного темперамента. Однако все это могло заглохнуть, без поддержки и без возбудительных средств в виде новых успехов союзных армий. Суворов так и понимал положение дела, а потому старался сократить свое пребывание в Милане до наименьшего срока. Его занимали не торжества; надо было время на необходимые гражданские и военные распоряжения. В числе последних главные состояли в следующем.

Будучи официально доволен первыми своими успехами, он в глубине души был не совсем ими удовлетворен. В этом смысле он обмолвился в письме к графу Разумовскому, сказав, что войскам не хватало обучения; "выучить мне своих неколи было; причины - что я выше описал". Слова "о причинах" остаются не разъясненными 12, Недостаток обучения, в его Суворовском смысле, быть может обнаружился и в последующем движении войск к Милану. Существует положительное свидетельство, что Суворов поручил в Милане маркизу Шателеру написать тактические правила, общие для русских и австрийских войск, с целью приведения к однообразию походных и боевых движений, лагерного расположения, действий в бою, и затем объявил свои наставления в приказах по армии. Они ни в каких архивах не сохранились, т.е. не найдены; в источнике же, откуда почерпнуто сведение об их издании, говорится, будто это была уже известная нам "Наука побеждать" 6.

Все это крайне темно и смутно. Верно одно - Суворову не зачем было трогать воинского устава австрийского, как он прежде не трогал и русского, обучая войска на свой лад; сущность его требований заключалась в способе применения уставных правил, а не в их механизме. Поэтому самому ему не было никакой надобности и согласовать уставы русский и австрийский, тем более, что он еще на Адде решил - избегать перемешивания тех и других войск. Он не мог поручить составление тактических наставлений Шателеру, ученому немецкому генералу, не знавшему ни русского языка, ни Суворовского военного катехизиса. Объявлять Австрийцам всю "Науку побеждать" не было резона; без переделок они бы ее не поняли; да и за чем потребовалось бы тогда снабжать их впоследствии, в конце кампании, дополнительной инструкцией (Прилож. IX, пункт Б), когда она заимствована из той же "Науки побеждать", по крайней мере по духу? Все это невольно наводит на заключение, что военно-педагогические приказы Суворова, помещенные в приложении IX настоящей книги, были фактом, который одними отнесен ко времени пребывания его в Валеджио, а другими к позднейшему нахождению в Милане. Таким же образом перепутаны некоторыми писателями и подробности встречи Суворова в Вероне и Милане. Высказанное предположение поддерживается еще тем, что командирование русских офицеров в австрийские полки для обучения, тоже относится одними к Валеджио, другими к Милану. Итак, издание тактических наставлений и рассылка инструкторов имели место или в Валеджио, или в Милане, или начаты в первом и продолжены во втором, а по войскам объявлено именно то, что помещено в Приложении IX, п. А, хотя быть может приказ этот дошел до нас и не в полном объеме.

Другое дело, порешенное Суворовым в Милане, было составление дальнейшего плана действий против Французов, к чему обязывала его инструкция, полученная от императора Франца в Вене. Суворов сделал уже больше того, что говорилось в этой инструкции, но в тылу его оставалось в руках французов несколько крепостей; ожидать их взятия, значило терять время на второстепенные цели, упуская главную - французскую армию. Армия эта должна была находиться в худом состоянии, но оставленная в покое, могла оправиться и усилиться резервами из Франции. Кроме того приходили известия о движении к северу французских войск из средней и южной Италии, под начальством Макдональда; было бы большой ошибкой со стороны союзного полководца - допустить соединение Макдональда с Моро. Суворов принял все это в расчет и на пути от Адды к Милану обдумал план дальнейших операций. В Милане, при первом досуге, он призвал Шателера, передал ему свои соображения в подробности и приказал изложить все это на бумаге, в форме плана дальнейших действий. Шателер был очень удивлен и не мог удержаться от вопроса - когда успел он, Суворов, все это обдумать? Приказание главнокомандующего было исполнено безотлагательно, и 20 апреля Суворов отправил составленный план на утверждение в Вену, а копии с него командующим рейнскою и тирольскою армиями.

Сущность плана состояла в следующем. Не ожидая взятия крепостей в тылу, меньшую часть армии оставить для их осады, а с остальною продолжать наступление, препятствуя соединению Макдональда с Моро. С этою целью перейти реки Тичино и По, двинуться на Макдональда, разбить его и потом обратиться к Турину, к армии Моро. Связь между осадною и действующею армиями союзников поддерживать двумя отрядами; по взятии Мантуи и Пескьеры, большую часть осадной армии двинуть вперед и обложить Тортону, а другому отряду овладеть Генуей при содействии английского флота; северную Италию прикрывать со стороны Швейцарии двумя отрядами тирольской армии, которые содействуют в тоже время этой армии в вытеснении Французов с верховий Рейна и Инна. Командующий тирольскою армией, Бельгард, двигается в Граубинден, а эрц-герцог Карл с рейнскою армией направляется между Базелем и Констанцем в тыл Массены. После этого итальянская и тирольская армии наступают двумя колоннами: одною к Тунскому озеру и Берну, другою в верховья Роны и по северному берегу Женевского озера.

Таковы вкратце были соображения Суворова; полный план излагается в Приложении X, на языке подлинника. План этот вполне отвечал цели войны, тогдашним обстоятельствам и относительному расположению сил обеих сторон. Правда, он был смел и обширен, и многие его частности вероятно потребовали бы при исполнении перемены, но при огромном перевесе союзных сил, нельзя было считать программу Суворова рискованною. Не так взглянул на дело гофкригсрат.

Тем временем в Вене заготовлялось напоминание Суворову о прежде данной ему инструкции, т.е. подтверждалось "ограничивать главные действия левым берегом По", обращая особенное внимание на покорение тыльных крепостей, дабы потом уже приступить к дальнейшим предприятиям, в зависимости от времени и обстоятельств. При этом дважды указывалось на необходимость завладения Мантуей. Не успели отправить этот рескрипт, как получили план Суворова и тотчас же написали ответ в дополнение к рескрипту. В ответе говорилось, что правило - ограничиваться левым берегом По - не изменяется, но ему не противоречит завладение какою-нибудь крепостью правого берега не в дальнем от реки расстоянии; рекомендовалось особенному Суворова вниманию, чтобы у Края было довольно войск для покорения Мантуи и чтобы прочие силы армии не были слишком рассеяны. Согласование в подробностях движения войск трех армий признано невозможным; если изгнание Французов из Граубиндена совершится благополучно, то большая часть тирольского корпуса будет присоединена к итальянской армии; движение к Лозанне или по тамошней дороге во Францию не допускать и в предположении; пока не прибудет русский корпус Нумсена, дотоле рейнская армия не может действовать с какою либо в рассуждении Швейцарии важною целью, так как это подвергло бы опасности Австрийскую империю.

Таким образом предположения Суворова были отвергнуты, ибо писал он их под одним углом зрения, а в Вене их читали под другим. Это доказывается самим изложением причин; из них только с одною и можно согласиться - о невозможности согласования подробностей; но подобная частность не может браковать всего плана. Суворов не дождался в Милане этого неприятного документа и получил его по ту сторону По. Те 4 дня, которые он провел в Милане, казались ему вечностью, чуть не преступным бездействием, хотя, как мы видели, без дела он не сидел. Но впереди ожидало другое дело, требовавшее крайнего спеха; Суворов принял на свою личную ответственность продолжение военных действий, не ожидая инструкции, и 20 апреля двинул войска к р. По.

Есть однако строгие судьи, упрекающие его в потере времени на миланские празднества и на другие дела второстепенной важности, вместо неотступного преследования и полного истребления слабой французской армии. По их словам, он мог совершенно отрезать одну от другой две французские колонны и, поспешив переправиться чрез По, захватить путь отступления на Геную. Все это прекрасно можно рассчитать по карте после свершившихся событий, но очень трудно, а иногда и совсем невозможно предвидеть в самый момент полезного исполнения. Суворов не имел никаких известий об отступавших Французах (обстоятельство, почти постоянно повторявшееся и после); о возможности разрезать французскую армию узнал впоследствии и сам писал из Турина Разумовскому, что если бы мог преследовать Французов по пятам, то "почти бы никто из них не спасся". Не имел он также никакой возможности устроить на По переправу раньше, чем это сделал, по недостатку наличных понтонов и отдаленности понтонного парка, взятого у Французов. Из письма его к Разумовскому, написанного из Милана, видно также, что уже ощущались препятствия к быстрому движению войск вследствие нераспорядительности австрийского интендантства: "быстрота столь велика, что задние российские войска еще к нам не поспели, но еще и тут мешает провиянт по томным здешним обычаям". Замечаний, подобных приведенным, можно при рассмотрении всякого случая наделать десятки, но они к области действительной критики не принадлежат. По выражению знаменитого военного писателя, они, по отношению к разбираемому здесь факту, сделаны "на досуге" 17.

Поделиться: