XLIV Исторической момент. Разобщение Верховной власти и народа

XLIV Исторической момент. Разобщение Верховной власти и народа

Не стану, впрочем, останавливаться на всех подробностях этих усложнений. Нам нужно схватить самую сущность положения России и задач монархии после 1861 года.

Политическая сущность бытия русского народа состоит в том, что он создал свою особую концепцию государственности, которая ставит выше всего, выше юридических отношений, начало этическое.

Этим создана русская монархия как верховенство национального нравственного идеала, и она много веков вела народ к развитию и преуспеванию, ко всемирной роли, к первой роли среди народов земных именно на основе такого характера государства.

Но вот, в конце первого периода строения, в XVII веке, явился кризис, явилась неспособность нации определить себе, в чем суть той правды, которую государственная идея требует прилагать к строению социальному и политическому. Если бы это осталось неясным для русской нации, если бы работа по уяснению этого оказалась для нее непреодолимой, то это угрожало бы существованию монархии. Действительно, если государственная идея русского народа есть вообще фантазия и ошибка, и ему должно усвоить обычную (римскую) идею государства как построения чисто юридического, или же если идея русская хотя и высока, но не по силам самому русскому народу, то в обоих случаях эта идея для России сама собой упраздняется.

Вместе с тем упраздняется и мировая миссия России, ибо в сфере построения государства на основе юридической, решительно все народы доказали свое превосходство перед русским.

Стало быть, если за банкротством русской идеи кто-нибудь должен устраивать государство на пространстве Русской империи, то уж во всяком случай не русские, а поляки, немцы, татары или даже евреи и кто бы то ни было, только не русские, которые во имя справедливости, во имя правды должны отказаться от господства и перейти честно на роль народности подчиненной, не устраивающей других, а принимающей устройство от тех, кто поумнее...

Такова историческая дилемма. И все русские это прекрасно чувствуют. Это видно даже из преклонения перед другими народами всех "западников", всех потерявших веру в русские начала.

Растерявшись в своих началах и концах, русские XVII века получили, однако, тогда отсрочку решения своей исторической судьбы. Они не признали себя банкротами, но сказали себе, что их несостоятельность лишь временная, происходящая от недостатка просвещения. Нужно приобрести просвещение и тогда все будет устроено... Ощущение это и рассуждение совершенно правильные, и они дали России смысл существования еще на двести лет.

Монархия, как и в предыдущие века, стала во главе этого национального решения и в исполнении той задачи просвещения, которая вытекала из исторического решения конца XVII века.

Но вот отсрочка истекла- Задачи просвещения признаны достигнутыми, и выступает снова нерешенный вопрос XVII века.

Что есть правда? Какую правду несет Россия народам и государствам земли, во имя чего русский народ господствует, а следовательно, какой смысл существования созданной им Верховной власти?

Очевидно, в минуту этого возобновившегося кризиса перед Верховной властью первой и главной задачей было: помочь нации, воплотить в себе ее силы для решения вопроса о том, какие основы положить в организацию выучившейся и свободной России, для того чтобы в ее строе был осуществлен ее исторический государственный идеал.

Рядом с этим основным вопросом, конечно, продолжало стоять немало других обычных вопросов. Понятно, что мировая нация должна обладать средствами для мирового существования, развить силы экономически, приобрести все обходимое ей территориально и т. д. Но все это - второстепенно. Прежде всего нужно было устроить те государственные отношения, во имя которых Россия способна иметь значение в мировой нации.

В этом коренном вопросе перед Верховной властью открывалась задача духовного слияния с нацией, задача стать центром объединения национальной мысли о способах осуществления всего того, причем Верховная власть этического начала способна организовывать государственные отношения. Чем труднее этот вопрос решался самой нацией, тем настоятельнее верховная власть должна была помочь его решению всеми зависящими от нее способами.

Способы эти, конечно, сводятся преимущественно к тому, чтобы духовно-нравственная работа нации не была заглушаема и замедляема. Свобода Церкви, свобода мысли, свобода науки тут выдвигались на первый план, точно так же, как возможно близкое общение самой Верховной власти с национальной Россией. Все это требовалось с 1861 года и для русской нации, и особенно для самой Верховной власти, которая могла продолжать существование лишь в том случае, если бы русская государственная идея оказалась справедливой.

Казалось бы, что такого нового исторического оправдания русской идеи и должно было ожидать.

Все сложности, борьба социальных элементов, племен, идей, появившиеся в современной России, не только не упраздняют самодержавия, а напротив - требуют его.

Чем сложнее внутренние отношения и споры в империи, среди ее 70 племен, множества вер и неверия, борьбы экономических, классовых и всяких прочих интересов, тем необходимее выдвигается единоличная власть, которая подходит к решению этих споров с точки зрения этической. По самой природе социального мира лишь этическое начало может быть признано одинаково всеми как высшее. Люди не уступают своего интереса чужому, но принуждены умолкать перед требованием этического начала.

Итак, русский тип государственности, казалось бы, наиболее должен был укрепиться с 1861 года. Но для этого монарху необходимо было быть с народом, в мысли, в сердце, в общении. Монарху необходимо было вливать в свою личность всю живую работу народного духа. А между тем в этот момент самый важный, самый решительный, самый критический, какой только был в истории России, на монархию тяжко налегло антимонархическое управительное построение, выращенное в предшествовавший период.

Вот тут-то и сказались все вредные последствия насажденной с Петра и усиленной с Александра I бюрократии.

До тех пор чрезмерный рост и вредное значение бюрократического управления было несколько ослабляемо влиянием дворянства, которое находилось в тесной и непосредственной связи с Верховной властью. Но дворянство потеряло возможность исполнять прежнюю роль связи между Верховной властью и нацией.

А на месте этой связи ничего не было создано. С упразднением социально-исторической роли дворянства около Верховной власти остались только ее бюрократические служебные органы.

Это было роковое обстоятельство, которое разъединило царя и народ в тот самый момент, когда их единение было наиболее необходимо. Задача устроения новой России была бы достаточно сложна даже в том случае, если бы Верховная власть находилась при этом в теснейшей связи с мыслью и чувством нации. Но в эпоху так называемых "великих реформ" эта связь не поддерживалась ничем.

При освобождении крестьян Верховная власть работала по крайней мере в тесной связи хоть с одной из заинтересованных сторон, то есть с дворянством. Крестьян не спросили, что им нужно. Но зато работали дворяне, которые в лучших представителях своих умели развить этический дух, характеризующий нацию, и до известной степени подняться выше классовых интересов.

Но с признанием крестьянства и всех русских подданных свободными гражданами открывалась потребность в создании учреждений, которые бы заполнили пустоты, образующиеся между властью и нацией при падении крепостных основ. Эта огромная работа была выполнена уже вне всякой непосредственной связи Верховной власти с устрояемой ею нацией.

В такой глубокой реформе - равной целому перевороту - Верховная власть должна бы была работать лет 20 в непрерывнейшем общении с нацией, как это было при Михаиле Феодоровиче после 1612 года. Только такой работой и могли сложиться новые органы связи между Верховной властью и нацией. Но ничего подобного не было.

После 1861 года около Верховной власти осталась только бюрократия. Она все делала. Она вдохновляла Верховную власть. Она все решала за Россию. И вот в течение 40 лет она успела вырыть такую яму между царем и народом, какой никогда не было за все предыдущие 1000 лет существования России.

Если бы у нас теперь оказалась подорванной монархическая власть - это был бы для государственной науки замечательнейший в истории образец того страшного зла, которое составляет для монархической власти эта ее болезнь - переход в бюрократическое правление.

Все устроение России с 1861 года составляло работу бюрократических учреждений.

Хорошо или плохо она была исполнена, во всяком случае такой способ устроения имел самое вредное влияние на отношения подданных и Верховной власти. В правильном ходе социальной и политической жизни важнее всего взаимное доверие и понимание Верховной власти и нации. Учреждения действуют не одной формой, а духом. Одно и то же учреждение может действовать прекрасно или очень плохо, в зависимости от того, верят ли в него. Политические отношения власти и подданных в Московской Руси были хороши именно тем, что всегда хранили драгоценное качество единения между ними, а учреждения "пореформенной России" именно его и не получили.

Действие их осуждалось на неудовлетворительность уже по одному тому, что при устройстве их царь и народ не находились в общении. Образчик этого дают земские учреждения.

Нельзя не сказать, что постановка общественных управлений была совершена с каким-то бесплоднейшим мудрствованием, чисто чиновничьим, теоретическим и в то же время с глубоким опасением перед нацией, которое характеризует бюрократию. Ни земства, ни города не были организованы на действительно русских народных основах. Огромное большинство народа было совершенно не впущено в них, и притом повсюду оттирались по преимуществу органические слои нации. Несмотря на явную войну "интеллигенции" против самодержавия, общественные учреждения организованы так, чтобы дать власть именно интеллигенции.

Эволюция строя общественных учреждений шла в этом отношении все хуже, все вреднее для царя и народа, все выгоднее для власти интеллигенции. Такой, например, город, как Москва, с 1.200.000 населения, с громадной территорией, с отдельными частями, живущими весьма неодинаковой жизнью, находился под управлением единой Думы, без всяких общинных "мерий", а Дума эта избирается всего 8.000 человек, которым почему-то даны права над всеми 1.200.000 населения города.

Настоящий состав Думы (1905г.), например, избран всего 1.200 жителями Москвы, т. е. ровно 1/1000 долей жителей, причем большинство гласных, искусственным цензом выдвинуты из интеллигенции. Понятно, что тут нет и тени московского общественного управления.

В земствах участие крестьян до смешного было понижено в пользу якобы "дворян", а на самом деле - в пользу политиканствующей интеллигенции. Понятно, что тут нет и тени московского общественного управления.

Компетенция общественных учреждений была определена узко, совершенно без всякой разумной социальной идеи.

Плохо поставленное дело местного и общественного самоуправления, и в дальнейшем развитии не только не улучшилось, но все более запутывалось взаимной борьбой и взаимным недоверием власти и местных сил. Отсюда вечная оппозиция земства, думавшего больше о своем политическом укреплении, чем о своей земской работе. В свою очередь правительство должно было постоянно смотреть с недоверием на малейшее стремление земских учреждений к расширению компетенции.

Какое бы то ни было присутствие народа при собственно правительственных учреждениях совершенно исчезло с опубликования манифеста 19-го февраля 1861 года. Министерства вызывали иногда экспертов из населения, но голос их слышали только канцелярии, обыкновенно не обращавшие на него внимания. Верховная власть отходить перед народом за бюрократические ширмы. Благие намерения императора Александра II все видели и все им верили. Едва ли и император, давший подданным столько благ, мог не верить в их любовь и преданность. Но в самом правительственном действии ни царь, ни народ не видели друг друга, не наблюдали, в какой мере гармонично проявляется в совершающихся актах правления воля царя и потребности или желания народа.

На такой почве отрезанной Верховной власти от нации, то есть при разделенности того, что в государственной жизни непременно должно быть теснейше связано, находило в высшей степени благоприятную почву политическое миросозерцание современной Европы, отрицающей способность самодержавия быть "интегрирующим" принципом современной сложной жизни народов. Как бы ни сильна была идеократическая подкладка нашего самодержавия, как ни глубоко коренилась потребность в нем в самой психологии русского человека, но его рассудок начинал проникаться сомнением в справедливости голоса чувства, когда народ не находит в государственном деле отзвука своих стремлений или даже замечает в нем какие-то чуждые себе оттенки.

Но не будучи в непосредственном общении с народом, носитель Верховной власти действительно теряет способы являться отзвуком народных стремлений, не может устранить и разницы в тоне государственных и народных стремлений. Если бы даже ставил себе это целью сознательно, то не имеет способов достичь этого фактически, когда уничтожены пути непосредственного общения между ним и народом.

Со времен же Петра учреждения, этого достигавшие, были упразднены. Земские соборы исчезли. Непосредственное обращение народных учреждений и отдельных лиц к Верховной власти сокращено или упразднено. Московские люди могли просить, например, об удалении от них воеводы и назначении на его место их излюбленного человека. Для нынешней "губернии" это невозможно, незаконно и было бы сочтено чуть не бунтом. Да губерния не имеет для этого и органов, ибо даже то "общественное" управление, какое имеется повсюду, вовсе не народное, а отдано вездесущему "образованному" человеку, природному кандидату в политиканы, члену будущего, как ему мечтается, парламента. В Московской России огромное пособие единения царя с народом давала церковная иерархия. В Петербургской России она сама была отрезана от Верховной власти, с подчинением той же бюрократии, как вся нация.

Нравственное единение при этом становилось крайне затруднено. А монархический принцип велик и силен только нравственным единением. Когда оно не поддерживается, не доказывается, не проявляется, в народе неизбежно начинают шевелиться сомнения в реальности такой формы Верховной власти, и получает успехи проповедь других принципов государственного строя.

Вместе с тем, замечается одновременное расслабление и национальных сил, и самого государственного управления.